Колыбельная белых пираний

Но колыбельная не звучала. Вера стояла у самого изголовья Маргариты Львовны, в двух шагах от тревожного, печально-стеклянного Сережи, все еще готового пойти трещинами от любого Вериного слова. И слышала лишь, как тикают круглые настенные часы с фоном в виде золотистых розочек, а незнакомая женщина в коридоре громко убеждает по телефону какую-то Настю «не принимать поспешных решений».

– Скажи мне честно, что ты почувствовала? Она умрет? – тихо спросил Сережа, когда они вышли из палаты. При этом он смотрел куда-то в глубь коридора, на пустынный ряд красно-коричневых, будто кроваво-спекшихся кушеток, сиротливо стоящих вдоль стенки.

– Умрет… как и мы все. Но мне кажется, что еще не сейчас. Не скоро.

Произнося это, Вера тоже смотрела в сторону кушеток и не видела Сережиного лица. Но тут же почувствовала, как он налился глубокой, обезболивающей теплотой, мгновенно и всей душой поверив в услышанное.

И Маргарита Львовна не умерла. «Безнадежный» рак оказался доброкачественной и вполне операбельной опухолью. И жизнь постепенно вернулась в ее преж девременно и беспричинно увядшее тело, отвоевала сданные без боя сантиметры.

Уже после окончания интернатуры, когда Вера начала работать как «полноценный» врач, ей несколько раз случалось намекать колыбельным пациентам об отчаянности их положения. О необходимости принять срочные меры (хотя меры эти, по сути, ничего не могли изменить и в лучшем случае были способны совсем чуть-чуть придержать неминуемо ускользающую жизнь). Происходило это, когда дело касалось неурологических проблем. В противном случае Вера молчала и просто делала то, что было в ее скромных силах. Но беда ее подопечных больных не всегда крылась в мочеполовой системе.

Глядя на колыбельного пациента, Вера всегда точно видела, в каком именно органе затаилась смерть. Остро чувствовала, как чужое умирающее тело сжимается, стягивается изнутри, концентрируясь вокруг очага стремительного и беспощадного разрушения. Смертельно больная часть тела отчаянно пульсировала, заливалась всеми жизненными соками, еще имеющимися в наличии, а вокруг нее болталась лишь пустая, дряблая человеческая оболочка.

И Вера советовала пациенту как можно скорее обратиться к кардиологу (маммологу, гастроэнтерологу). Хоть и понимала, что обращение это уже бессмысленно, но все равно советовала. Что-то глубинное, мутное, горячее заставляло ее не молчать, не топить свое знание в себе, а убеждать растерянного и испуганного пациента срочно идти к специалисту в другой области человеческого тела. К тому, кто может чуть-чуть, на крошечный отрезок времени отсрочить неизбежное.

Один раз Вера сама обратилась к коллеге, гематологу Полине Владимировне, с просьбой посмотреть пациента – двадцатидвухлетнего Тему. Та напряженно слушала весьма сбивчивые и туманные Верины доводы и часто моргала огромными кукольно-васильковыми глазами. Все анализы крови у Темы были на тот момент в абсолютном порядке. Да и никаких тревожных симптомов у парня не было, а был лишь никак не связанный с уготованной ему смертью уретрит. Пустяковое воспаление, с которым он обратился к Вере. А смерть, между тем, уже горячо разливалась по его сосудам.

Разговор дрожал, колебался, никак не склеивался. И в итоге Вере так и не удалось вразумительно объяснить, почему она настаивает на дополнительном, более глубоком обследовании у гематолога.

– Ну, я просто чувствую, что ему недолго осталось, вот и все! – в конце концов с отчаянием выпалила Вера, напирая интонацией на слово «чувствую».

Вскоре после этого, вероятно, с подачи Полины Владимировны, о Верином «даре» заговорили вновь. Заодно всплыла старая студенческая история с гастритом, обернувшимся раком желудка. Каким-то образом она просочилась в Верину больницу. Разговоры дошли и до Константина Валерьевича, и тот посоветовал Вере «больше не заниматься ерундой и полностью сосредоточиться на реальном и конкретном».

– Поймите, Вера, нам всем порой кажется, что мы чувствуем нечто, выходящее за рамки объяснимого, – задумчиво сказал он, потирая мелкие малиновые прожилки на крыльях носа. – У нас у всех есть чутье, развитое в той или иной степени. Есть профессиональная интуиция – особенно при определенном опыте. И нередко бывает так, что эта интуиция нас не подводит. Но мы не можем на нее полагаться, не можем позволить ей вести нас за собой в сторону от реальных фактов. Иначе есть риск, что она заведет нас очень далеко от здравого смысла.