Колыбельная (СИ)

Эксперимент провалился. Он провалился еще тогда, когда они, только взглянув друг на друга, синхронно рванулись навстречу, сплавляясь истосковавшимися губами. Провалился, когда язык Солдата быстрой влагой мазнул по прорези рта, заставив губы исступленно заныть, запульсировать. Провалился, когда Стив осторожно лизнул в ответ, а Солдат эхом подхватил движение, откликнулся…

И они захлебнулись.

Они целовались так, словно хотели выпить друг друга живьем, жадно сплетаясь языками, воюя. Стив забыл, что давал себе слово не проявлять инициативы. Руки сами собой наполнились теплым, сильным телом, оплели, как лианы, прижали. Он впитывал весь жар этого тела с таким же гулко бьющимся сердцем, как у него самого. Солдат цепко держал сзади за шею, Стив вел ладонью по его спине, другой держа за поясницу, привлекая ближе, еще ближе, и тело медленно наливалось здоровой радостной тяжестью, голодной истомой, одежда стала мешать и очень, очень захотелось принять горизонтальное положение – упасть и увлечь за собой…

Стив испугался этого порыва. Отстранился. Глянул во влажно заблестевшие глаза. И не выдержал, привлек еще раз, целуя в губы, давно забытые губы Баки, и на несколько долгих минут они потерялись. Солдат так безудержно отвечал ему, столько необузданной ярости и страстности было в этом порыве, столько признаков непокорного, откровенного неповиновения, что Стив панически подумал: «Это Баки!».

Но, отстранившись повторно, сразу понял, что ошибся. Глаза, которые смотрели на него, были все еще мутные, просто такого выражения в них Стив не видел ни разу.

- Пора спать, - шепнул он, борясь с невыносимой тягой поцеловать еще раз, зацеловать до потери сознания. Нужно было прекращать. От неутоленного, оголенного желания целоваться впервые в жизни мутилось в голове и тряслись поджилки. Солдат, быстро облизнувшись, кивнул.

Он еще и облизывается! Облизывается, ох, черт его дери…

Когда Стив пристегивал Солдата ремнями к основанию криокапсулы, тот не сводил с него глаз. Стив боролся с разнонаправленными желаниями: немедленно отстегнуть и попросить отвернуться. Руки предательски дрожали, скобы не попадали в прорези. И Стив не выдержал. Закончив фиксацию, взял лицо в ладони, погладил пальцами по горячим щекам и поцеловал в губы, коротко и крепко, несколько раз.

- До завтра, - шепнул и отстранился. Солдат смотрел ему в глаза. Словно бы с пониманием. Смотрел, когда поднималось стекло, смотрел, когда ударили струи мороза, и серые глаза остекленели, так и не закрывшись.

Только тогда Стив позволил себе сделать долгий, рваный выдох. Раньше не мог. Боялся сорваться и разнести чертову капсулу, чтобы не оставлять его вот так…

Во рту все горело. Вернуть упругое скольжение чужого языка по своему хотелось нестерпимо.

А он еще думал, что это с Шэрон у них тогда проскочила искра…

Ему и не снилось.

…Он очнулся в душе, остервенело ласкающим себя, вспоминая этот розовый язык между губ. Горячие щеки под пальцами. И глаза, которыми Солдат смотрел на него. Глаза, полные теплоты, радости и тихой, глубоко затаенной печали. Не туда смотришь, Роджерс… Любви они были полны, эти глаза. Любви.

Оргазм скрутил его, сжал в кулак и ударил изнутри, выплескивая на пол и стену…

Стив шумно и долго дышал, покачиваясь на ослабевших ногах.

Думая: «Ну что, дрессировщик волков? Ты счастлив?». И понял вдруг, отчетливо и ясно.

Да, счастлив. До одури.

*

«…Прошлая жизнь обработала Белого Клыка слишком усердно; она ожесточила его, превратила в свирепого, неукротимого бойцового волка, который никого не любил и не пользовался ничьей любовью. Переродиться – значило для него пройти через полный внутренний переворот, отбросить все прежние навыки…

И все-таки новая обстановка, в которой очутился Белый Клык, опять взяла его в обработку. Она смягчала в нем ожесточенность, лепила из него иную, более совершенную форму. В сущности говоря, все зависело от Уидона Скотта. Он добрался до самых глубин натуры Белого Клыка и лаской вызвал к жизни все те чувства, которые дремали и уже наполовину заглохли в нем. Так Белый Клык узнал, что такое любовь. Она заступила место склонности – самого теплого чувства, доступного ему в общении с богами…»

ФАЗА ЧЕТВЕРТАЯ

Стив лежал на кровати и перекатывал язык во рту. Сворачивал трубочкой, пропускал сквозь зубы, поглаживал нёбо. В паху заинтересованно подергивалось и трепетало, но ощущения были не те.

Уже очень давно никто не целовал его вот так… как Баки.

Да и Баки целовал его всего-то… дважды? Трижды? Нет. Тогда, в Бруклине, это точно было дважды за всю… ночь? Нет. Это длилось совсем недолго, в лучшем случае час, а то и меньше.

Баки снимал чердак, скворечник под крышей, продуваемый из всех щелей. Стиву было восемнадцать, и он уже стал сиротой, Баки исполнилось девятнадцать, и он нашел работу, заработка с которой хватало на то, чтобы снять свой угол и жить самостоятельно, еще и помогая семье. Баки зазвал его в гости, отметить новоселье, и вообще он в то время постоянно навязывал Стиву свое общество, считая, что его нельзя оставлять наедине с горем утраты.