Колыбельная (СИ)

Бурбон был отвратительным. Они говорили о чем-то, долго и горячо…

Напились.

…Кровать там была просевшая и скрипучая… Именно поэтому все случилось на полу, куда они кое-как свалили матрасы. Это все, на чем пьяный и до боли возбужденный Стив сумел настоять. В его воспоминаниях все дробилось и прыгало. Вот они сидят и пьют горький виски, который обжигает горло и живот. Стива мутит от одного только запаха, комната начинает качаться, но в груди очень тепло и даже в чем-то по-своему приятно, и он заплетающимся языком упрямо доказывает что-то Баки… что-то очень, очень важное…

А в следующем кадре его памяти они уже целуются. Память не сохранила, кто кого поцеловал первым, но в этом кадре он зачем-то пьяно тычется другу в губы, чувствуя, что ему хочется, сильно хочется, и это так увлекательно, и невозможно нужно. Этот поцелуй уже не был первым, и это было важно, потому что отчаянно хотелось вернуть ощущение и целоваться, этого хотелось до боли, до крика, словно чужими губами он хотел погасить пожар у себя внутри. В этом кадре памяти он пытается поцеловать, промазывает, чуть не плача, соскальзывая мокрыми губами. Пока Баки не берет в ладони его лицо и не целует сам, как надо. Это… волнующе.

Остальные кадры смешивались, накладывались друг на друга…

Они оба были на взводе. Баки раздевал его, целуя в шею. Баки трогал его рукой сквозь одежду и зачем-то спрашивал, делает ли Стив это с собой. Он не сразу понял, о чем говорит Баки, млея от его руки между ног, а когда понял, зачем-то соврал, что да. Это была неправда, но ему было стыдно признаться в этом Баки, хотя он действительно не занимался рукоблудием, считая это унизительным и грязным, недостойным христианина…

Он стал это делать потом. Регулярно. Безнадежно пытаясь оживить ощущения.

Да. С поцелуев все началось. И уже потом, когда все закончилось, Баки приник к нему долгим медленным поцелуем во второй раз. Они лежали и целовались после случившегося. Баки выцеловывал его безвольный рот лениво и благодарно, уже разморенный усталостью, давая ощутить свое счастье.

А Стив… он был пьян и вообще впервые с кем-то целовался вот так, сливаясь ртами, поэтому просто поддавался и плавился от поцелуя. И не только целовался он так впервые…

Баки был первым, с кем у него была связь. И единственным мужчиной, с кем у него была связь.

Если так можно назвать час пьяного, неловкого подросткового секса, от которого из воспоминаний-то осталось сочетание тянущей боли, стыдливой раскрытости и щекочущего скольжения, посылающего волны мелкой, неконтролируемой дрожи по ногам. И какие большие и горячие были у Баки ладони…

Это была ложь. Он помнил. Он помнил все.

Стоило только воззвать к воспоминанию, как оно разворачивалось перед мысленным взором.

Было темно, холодно, страшно и стыдно. И возбуждающе волнительно. Они лежали вплотную, как ложечки; Баки льнул к его спине, дышал в шею, одной рукой придерживая его бедро, другой держал Стива в охапке, просунув руку ему под бок. Было неудобно, но Стив ни за что не сказал бы об этом. Потому что Баки прижимал его к себе, к теплому, большому себе, и жгуче толкался в него там, сзади, широкий и плотный. Там, где раньше ощущались горячие жадные пальцы. Стив прятал лицо, жмурился, стараясь не слишком теряться в том, что Баки делает с ним, и в том, как садняще тянет у него внутри. Было тяжело от веса Баки, когда тот чуть наваливался, стараясь ворваться поглубже, и сперва было больно, очень, а потом, под конец, стало даже хорошо.

Мучительно хорошо.

Было много страха. И любопытства. И доверия. Да, наверное… доверия было больше всего. Потому что даже будучи пьяным, даже в холодной темноте, даже чувствуя саднящую боль в столь постыдном месте, Стив знал, что Баки не причинит ему вреда. Это было какое-то глубинное знание, позволяющее делать все это, не задумываясь.

И идти на все, до конца.

Он помнил, как наслаждение в нем все росло и росло, и ширилось, крепло, переполняло, и Стив не замечал, как вскрикивает в такт толчкам, боясь, что оно разорвет его на части. Наслаждения было слишком много и хотелось, страшно хотелось куда-то его исторгнуть, излить, но он не знал как, и уже не мог удержать его в себе…

Стив кричал от оргазма, высоко и надрывно, выкрикивая свою нестерпимую, невыносимую радость.

Все последующие разы он всегда переживал этот сладостный миг молча, позволяя себе разве что стон.

Он помнил.