Как оказалось, никто не хотел, чтобы уши им чистил лично констебль Джеллико – прямо своими кулачищами размером с добрый окорок. Поэтому дорогу действительно освободили и вдобавок обеспечили бравому полисмену и пойманному преступнику почетный эскорт аж до самого участка.
Во главе процессии вприпрыжку бежал Гром.
– Мистер Джеллико, они же теперь освободят моего па, правда? Потому как если у них теперь есть настоящий преступник, получается, что па невиновен!
– За решения магистрата я никакой ответственности не несу, – важно отвечал ему на это констебль.
И пока что банде пришлось этим удовольствоваться.
В полицейский участок толпу, как водится, не пустили – только Бенни и Грома, которые выступали в качестве свидетелей.
Дежурный сержант записал их показания и сурово выслушал объяснения мистера Гребби насчет манекена.
– Он сел, понимаете? Открыл глаза! А потом как заорет на меня! Теперь я все понимаю, сержант – это было
– Гммм, – сказал сержант и дословно все записал.
Потом мистера Гребби отвели в камеру, а саквояж, фальшивое серебро и «Режь-им-все» (между прочим, тоже посеребренный!) заперли в шкаф как улики. Проделав все это, сержант поднял, наконец, глаза от стола и обнаружил, что перед ним все еще беспокойно мнется Гром.
– Ты еще здесь? Чего ты хочешь? Никакой награды не получишь, и не надейся.
– Я хочу моего па, – с надеждой сказал Гром.
– Да! – вынырнул откуда-то Бенни. – Вы не можете держать под арестом двух человек за одно и то же преступление. Это против закона. И вы знаете, что настоящий преступник – старый Гребби, потому что он сам так сказал. А у меня есть фотография, которая это доказывает!
Он воинственно помахал детективной камерой.
– Так что можно мне моего папу назад? – сказал Гром.
– Нет, – сказал сержант.
Оба мальчика раскрыли было рты, но, постояв так, захлопнули их обратно.
Гром вдруг почувствовал себя очень, очень маленьким.
– Почему? – спросил он через некоторое время.
– Потому что твоего па арестовали не за фальшивые деньги. А за совершенно другое преступление. И назначили за него залог. У тебя есть при себе пятьдесят фунтов? Я почему-то думаю, что нет. Ну, и что будешь делать теперь?
Глава седьмая. Жертва испанской инквизиции
Некоторое время Гром стоял, разинув рот, и хлопал глазами. Потом закрыл рот и с трудом проглотил слюну.
Залог? Пятьдесят фунтов? А…
– А за что его тогда арестовали? – слабым голосом спросил он.
– Они тебе не сказали, сынок?
Гром покачал головой – насколько это у него получилось.
Сердце билось быстро-быстро. У сержанта было очень серьезное лицо – с таким выражением можно сказать только что-то уже совсем ужасное… Но сказать он не успел, потому что в этот самый момент их прервали.
Кто-то громко колотил в дверь и кричал.
Гром узнал этот голос – он принадлежал Брайди и был очень зол, а когда Брайди кричала и злилась, об этом очень быстро узнавала вся улица.
Сержант в свою очередь открыл было рот, чтобы выразить протест, но тут к первому голосу присоединился второй. Иностранный.
Французский!
Сержант и оба мальчика едва успели повернуться к двери, когда та с грохотом распахнулась. Констебль Джеллико, который, видимо, пытался предотвратить вторжение, практически упал внутрь, и в комнату ворвались разъяренная Брайди, на хвосте у которой висел, устрашающе скалясь, Акуленыш Боб, а за ними – тот самый таинственный француз!
Цвет лица Брайди сравнялся с цветом ее пламенеющей шевелюры, глаза метали молнии. Выглядела она со всем этим как весьма победоносный маяк.
Протолкавшись к столу, она с размаху шлепнула на него холщовую торбу.
– Я это сделала! – вскричала она. – Я его нашла!
– Эт’ еще что такое? – возмутился сержант. – Констебль, какого дьявола вы пустили сюда всю эту кодлу?
– У нее тут… останки, сержант, – сообщил констебль Джеллико, выглядевший бледным и каким-то нервным.
– Что?!
– Эээ… человеческая голова, – слабо брякнул страж порядка.
Брайди громогласно фыркнула и извлекла из мешка голову… воскового Диппи. Сержант в ужасе передернулся.
– Что это, к чертовой матери, за…
– Да из воска она, из воска, тупица! – рявкнула Брайди. – Только это не воск! Гром, спокойно, все в порядке. Ты теперь богат, старина! Акуленыш – говори!
– Это сирая амвура! – триумфально крикнул Акуленыш и немедленно присоединился к сестре, которая, подхватив Грома, закружила его по комнате в бешеной джиге.
А дальше все вдруг начали говорить одновременно, включая француза. Впрочем, один голос легко перекрыл общий гвалт.
– ВСЕ ЗАТКНУЛИСЬ! – на пределе легких гаркнул Гром.
– Именно это я и собирался сказать, – кивнул сержант. – Ты, девочка… как-тебя-там – говорить будешь ты. Остальные молчат!