Командир

Командир срочно требует сигнальщика Барлетту с лампой и диктует ему сообщение для передачи пилоту, который улепетывает от пулеметных очередей: «ДА ЗДРАВСТВУЮТ КЛЕЦКИ». Потом приказывает прекратить огонь, и в океане наступает затишье, как тут снова с подветренной стороны появляется англичанин и, кажется, будто пикирует на нас, но это всего лишь для того, чтобы ответить на наше сообщение миганием своих удаляющихся фар. Барлетта расшифровывает ответ: «ПРИЯТНОГО АПЕТИТА». С одним «П» уточняет он. Истребитель уходит в вираж и возвращается жив-здоров на базу. От другого самолета не осталось ни следа, языки огня на воде погасли, дым развеялся, и даже не всплыл ни один обломок, как будто его и вовсе не было.

На «Каппеллини» раздается победный клич.

15. Маркон

3 октября 1940 года

16 часов 00 минут

Наконец «Каппеллини» смог погрузиться.

Последние десять часов были повторением того, что значит воевать на подводной лодке для тех, кто это забыл, и большой неожиданностью для тех, кто этого не знал: кругом опасности, сверху, снизу, в море, в небе, внутри лодки, снаружи, механизмы портятся, кислорода не хватает. Смерть: моторист Стумпо, отдавший свою жизнь, чтобы мы спаслись. Кровь: канонир Муларджа, раненный в голову тем британским жуком; не сказать, что царапина, скорее приличная рана, крови потерял много. Я промыл ее сразу, как только затихло; кровищи – лужа.

Сейчас мы на глубине пятьдесят метров, спокойно движемся к месту назначения по курсу юго-запад, гидрофоны молчат, можно перевести дух. Тодаро лично занимается раной канонира Муларджи, он зашивает ему лоб иголкой и ниткой. Муларджа достойно мычит. Вокруг них, на корме, собрался весь личный состав, тишина гробовая. Многие парни делают вид, будто наблюдают, но на самом деле отводят глаза и рассматривают манометры, латунные ручки, таблички, прикованные к дверям с надписями: СМАЗКА И СЖ. ВОЗДУХ П. № 1. ПРОДУВ И СЖ. ВОЗДУХ П. № 1.

Я тоже читаю таблички. Для меня слишком сильное зрелище – командир, зашивающий лоб Муларджи. Между двумя манометрами моторного масла вижу крупную головку чеснока.

Не отводят глаза только его товарищи, канониры: Чеи, Пома, Бастино, Фратернале, Бурсич и Боно. И все.

Тодаро нарушает молчание. «Шов не ювелирный, – говорит он, – но кровотечение остановлено». Потом вызывает повара Джиджино по фамилии Маньи`фико[19], то есть по фамилии и чину, как положено: старший матрос Маньифико, и требует принести коньяк. Я его знаю, и если он это делает, то считает, что случай того заслуживает.

Джиджино подает ему коньяк и две рюмки, но Тодаро наполняет только одну и подносит ее Мулардже, тот выпивает залпом. Потом передает Джиджино бутылку и рюмки, обменивается с ним понимающим взглядом, смысл которого я не улавливаю, потом помогает Мулардже подняться на ноги. Смотрит на него, как на храброго сына, с гордостью. «Не в моих полномочиях наградить медалью отважного канонира Муларджу, но я все равно хочу его наградить». Он делает паузу. Зная его, я знаю, что он скажет. Он обводит всех взглядом. «С этой минуты он может обращаться ко мне на «ты». Командир, разреши обратиться!»

Это напоминает мне о счастье, которым обладаю я: канонир Муларджа чуть не погиб и сбил вражеский самолет, чтобы заслужить преимущество, доставшееся мне задаром.

Подъезжают горячие клецки. Вот что значил тот заговорщический взгляд.

16. Тодаро

Дорогая Рина, уже неделю у нас ничего не происходит.

Днем мы плывем под водой и дышим выделениями человеческого организма. На борту нет душа, из двух туалетов один сломался. Не хватает питьевой воды, клецки представляются далекой мечтой.

По ночам всплываем, и я порчу вонь чистого воздуха дымом сигары, которую курю «a fogu aintru», как научил меня Муларджа, потом покажу. Мы еще далеки от цели этого плавания под кодовым названием «Засада».

Наш бомбардир Леáндри, из Ливорно, поссорился с канониром Пóмой, сицилийцем, на религиозной почве. Это была эпическая, первородная схватка, титаническая борьба по важнейшему вопросу, над которым пыхтят и пишут трактаты философы, а животные задирают голову и воют. Они чуть не дошли до драки, бросая друг другу оскорбления, в которых не понимали ни слова. Пома расшиб себе руку о стальную переборку, что для канонира нехорошо. Но за кинжал никто не схватился.

Это и есть объединенная Италия, Рина. Тут житель Ливорно не понимает сицилийца, как будто они иностранцы, жители двух разных и удаленных планет, разнящиеся языком, культурой, темпераментом.

Минитти, Скьясси, Манчини, главный по торпедам Джузеппе Парлато, Негри, Раффа – это коллекция бесноватых взглядов, прыщей, грязных волос, пухлых губ, вздувшихся на лбу вен, натянутой кожи, татуировок, рук, не находящих себе места.

На стенах кают наклеены святые, чудотворцы, богородицы, жены, невесты: вырезки фотомоделей из журналов, прибиты рога и подковы. Между приборами засунуты головки чеснока.

Вся молодость мира заключена в этой стальной сигаре.