Комендантский час

В районной полиции сказали, что сыновей здесь нет, час назад их отвезли в гестапо. Решила идти в «эстап». Попробовала дочку отправить домой, но та начала снова плакать и так упрашивать ее, что материнское сердце не выдержало: уступила.

— Нас пропустят к Татосу и Акопу? — по дороге спрашивала Тамара.

— Пропустят.

— И мы возьмем их домой?

— Возьмем.

— А если не пропустят?

— Не приставай! Пропустят, говорю.

— Мне страшно, мама.

— Тогда беги домой.

— Не хочу.

Перед входом в помещение гестапо стояли двое солдат. Мариам сначала испугалась, даже замедлила шаг, но состояние растерянности прошло быстро. Исполненная отваги, она двинулась вперед.

— Мои сыновья здесь, — обратилась к часовым. — Я мать. Принесла передачу. Можно пройти?

— Найн!

— Мать я, или вы не понимаете? — обратилась к другому часовому.

Тот также отрицательно покачал головой.

— Нет, нельзя!

Мариам показала узелок.

— Вот передача. Понимаете? Мать я. А здесь где-то мои сыновья Акоп и Татос. Разве имеет кто-либо право отказать матери повидать своих детей?

Часовые уже не слушали ее, не обратили внимания и на узелок. Стояли как два бездушных истукана.

— Пропустите же!

Они молчали.

Тогда Мариам решила идти напролом. Игнорируя стражу, сделала шаг вперед и даже взялась за массивную ручку двери, но солдат так грубо оттолкнул ее, что она, покачнувшись, упала на тротуар. К ней с плачем подбежала Тамара, помогла встать на ноги, потом принесла узелок, отлетевший на мостовую.

Мариам в последний раз обратилась к солдатам:

— Здесь мои сыновья...

Два бездушных болвана даже не пошевелились, только строго крикнули:

— Век! Век...

До самого вечера Мариам и Тамара стояли на другой стороне улицы, напротив здания гестапо.

— Смотри на окна, — усталым голосом говорила Мариам дочке. — Акоп и Татос заметят нас. Они тоже будут просить...

Но никто не увидел их.

Больше месяца изо дня в день приносила Мариам передачу и часами простаивала перед зданием гестапо в надежде увидеть своих сыновей. Сначала, правда, сделала еще несколько попыток упросить стражу пропустить ее внутрь, но каждый раз ей категорически отказывали, и она потеряла веру в то, что ей удастся разжалобить этих бессердечных людей. Тамару уже не брала с собою, опасалась, что и дочка может попасть в беду. Сперва Петрос пытался убедить жену оставить эти бесполезные хождения, но потом заметил, что она стала похожа на тихо помешанную, кажется, не понимала, чего от нее хотят. Каждое утро готовила свежую передачу и шла. Выходила из дому регулярно в одно и то же время, как на работу.

Простаивая часами у стены на противоположной стороне улицы, Мариам иногда замечала, как гестаповцы показывали на нее пальцем и смеялись. Теперь это все не задевало ее, она жила только наблюдением за окнами, ждала. Однажды часовой, которого сменили, проходя мимо нее, сказал, коверкая русский язык: «Иди лучше домой, не то достоишься здесь». Не обратила на него внимания, словно бы и не слышала, все время смотрела вверх, туда, на окна... А там были решетки, мрак, неизвестность. Ни одного человеческого лица.

И все же они, видимо, смилостивились. Заканчивался очередной день, когда к Мариам подошел гестаповец и велел следовать за ним. Счастьем, радостью наполнилась грудь: вот когда встретится она с сыновьями. Часовые не задержали ни гестаповца, ни Мариам. Ее вели одним, другим коридором, вывели на квадратный двор, обнесенный домами и высокими стенами. Там стояла крытая машина с людьми, мотор уже работал. «Лезь!» — грубо приказал гестаповец, показывая ногой на подставленную лесенку.

— Я хочу увидеть своих сыновей.

— Увидишь...

«Значит, они не здесь, повезут к ним», — подумала Мариам, не обижаясь на грубое обращение гестаповца. В сердце еще жила радость. То, о чем мечтала, теперь сбудется: встреча с сыновьями. Крутая железная лесенка будто вела ее в другой мир.

...Он сидел возле задней стенки кузова, ее Акоп, а на руках у него лежал Татос. Не видение ли это? Нет, сыновья! Родные лица, знакомые каждой черточкой — частичка ее самой. Услышала полный отчаяния голос:

— Мамуся!..

Дверцы захлопнулись, лязгнул замок, и машина тронулась.

— Мамочка, как ты попала сюда? — в отчаянии говорил Акоп, не отвечая на поцелуи матери.

— Я долго выпрашивала разрешения, не пускали, — развязывая узелок с передачей, сказала Мариам, — вы голодные, ешьте.

Младший сын тяжело поднялся, сел.

— Татос, ты болен?

— Нет...

Голос у него был тихий, слабый, и она поняла все. Ужаснулась.

— Били тебя?

— Я никого... никого не выдал. Передашь друзьям.

— Били... — Она провела пальцами по его лицу, погладила волосы на голове, слипшиеся от крови. — Ну, ничего, вы со мною. Теперь я буду ухаживать за вами. Вот вам пирожки с капустой...

— Мам, — сдерживая отчаяние, говорил Акоп, — зачем ты сюда пришла?

Она удивилась:

— А как же! И Тамара приходила. Мы каждый день смотрели на окна. Долго не пускали, теперь вот разрешили и привели к вам. А отец наш немного заболел от горя, но сейчас уже поправляется, слава богу.