Комендантский час

Машина неслась быстро, почти не делала поворотов. Наверное, проезжали по улице Артема. Асфальт сменился брусчаткой, затем снова пошел асфальт. Когда на выбоинах кузов подбрасывало, из глубины его доносился стон.

— Мама, — тем же полным отчаяния голосом говорил Акоп, — нас везут в Бабий Яр. А ты... Надо было дома сидеть.

Она его не слушала.

— Поешьте. — Достала из узелка пирожки. — Силы прибудет. Вы же голодны.

Акоп добавил решительно:

— Там расстреляют меня и Татоса...

Мариам встрепенулась.

— Расстреляют?! — наконец дошло до ее затемненного сознания. — За что?

— Они фашисты, мама.

Казалось, она хотела встать, искала руками опору.

— Нет, нет, этого не будет, не бойтесь. Я имею больше прав на вас, чем они. Я мать. Им кровь нужна? Тогда пусть берут мою.

— Прости, мамочка, — совсем слабо проговорил Татос. — Я делал только доброе, как ты учила меня...

— Нет, нет, они вас не расстреляют! — Мариам продолжала искать какую-нибудь точку опоры, суетилась. Я им скажу...

Машина остановилась. Кто-то открыл дверцу, приказал выходить. Первыми оказались на земле Мариам, Акоп и Татос. Им показали, куда надо идти. Татос не мог самостоятельно двигаться, его приходилось вести под руки. Остановились возле глубокого рва — дальше дороги не было. Рядом с ними встали и другие, кого привезли в машине. Акоп нежно обнял мать.

— Попрощаемся, мама...

— Что? — Она вырвалась из его объятий, обернулась, Увидела шеренгу солдат с нацеленными на них автоматами. Подняв руки, рванулась вперед. — Стойте! Я — мать...

В ответ прогремели выстрелы.

36 СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ ИСПОВЕДИ

В доме нет ни Евгения, ни Георгия, ни Варвары Семеновны, которая живет сейчас у своих родственников в Тараще (а мы с Жоржем уже две недели как перебрались к Евгению Бурляю), и, чтобы ожидание не казалось таким долгим, начинаю снова уборку в нашей общей квартире. Влажной тряпкой снимаю пыль, а с фотографии смотрит на меня красивая женщина в платье с высоким воротничком, чернявая, волнистые волосы скреплены брошью-цветком, глаза выразительные и темные, как ягоды терновника. Она словно обращается ко мне: «Я не приглашала тебя хозяйничать в моем доме, приеду наведу порядок сама. Не заискивай перед Евгеном, все равно из твоих стараний ничего не выйдет».

Эта женщина — молодая жена Евгения — Мария. Перед войной она работала там же, где и Евгений, на ТЭЦ‑3, лаборанткой химлаборатории, с группой специалистов эвакуировалась на восток. Звала с собой и мужа, но он сказал, что как мастер связи должен быть на производстве, пока оно действует. В действительности же Евгений уже дал согласие остаться для работы в подполье в том случае, если Киев захватят гитлеровцы. Секретарь Железнодорожного райкома комсомола предупредил: к нему в свое время обратится человек со словами: «Я принес вам спички», на что надо будет ответить: «Я вам очень благодарен». В военкомате Евгению выдали удостоверение — маленькую полоску папиросной бумаги, где было напечатано, что он не подлежит мобилизации, поскольку оставлен для выполнения особого задания в тылу врага. С приходом немцев бумажку надлежало сжечь, что он и сделал.

На седьмой или восьмой день оккупации к Бурляям шла невысокая полненькая девушка (Евгений тогда проживал с матерью, Варварой Семеновной) и сказала ему:

— Я принесла вам спички.

Сперва растерялся. В пароле было слово «принес», а не принесла». И все же ответил:

— Я вам очень благодарен.

Девушка втихомолку передала пачку листовок, дала указание распространить их среди рабочих теплоэлектроцентрали. Затем она приходила еще не раз и ставила перед ним новые задания. Это была Фрося Кащеева, член Железнодорожного подпольного райкома комсомола.

Воскресенье, а Георгий — в институте. Я знаю, что там затевается, поэтому с нетерпением ожидаю его возвращения. Но первым с работы пришел Евгений. Сразу же поинтересовался:

— Георгия еще не было?

— Нет. Я уже волнуюсь, — говорю ему. — Не спасуют наши парни?

На исхудавшее, припорошенное угольной пылью лицо Евгения ложится раздумье. Он тоже в курсе дел и тоже волнуется. Но говорит свое излюбленное:

— Все в господних руках...

Взяв на себя обязанности хозяйки, подаю обед. На первое — кулеш, на второе — ячменный кофе, на третье — яблоки. Евгений и меня приглашает к столу, но я отказываюсь — буду ждать Георгия. Ест с аппетитом, проголодался. Понимаю, что одной чашки для взрослого человека мало, предлагаю добавку.

— Накулешился вот так, — следует соответствующий жест.

Уговаривать его бесполезно, не уступит. Он знает: обед я готовила на троих...

— Твоя жена сердится, что я хозяйничаю здесь, — киваю на фотографию.

— Марийка? — Поднял голову, задержал взгляд на портрете. — Сейчас я иногда жалею, что отпустил ее. Думал: страшно будет работать в подполье, то и дело осматривайся по сторонам, а оказалось — это обычная работа.

— Не совсем обычная, — поправляю я.

— Или просто привык.

Наш разговор прерывает условный стук в дверь. Бурляй опрометью бросается в коридор, через некоторое время вводит Георгия.

— Удача! — с ходу рапортует Жорж. — Ребята не подкачали!