Комендантский час

Это был Яков Р., его давний друг. Еще в годы учебы (Иван учился в педагогическом институте, Яков — в университете) они вместе снимали комнату на Соломенке у рабочего-железнодорожника, жили коммуной, все делили пополам. Яков принадлежал к категории людей, легко поддающихся чужой воле, и Крамаренко пользовался властью над рослым, более солидным, чем он, но податливым, как ребенок, немного неотесанным, добрым другом. Между ними никогда не вспыхивали острые конфликты, потому что так уж повелось, что одному надлежало уступать, а другому — брать верх. Иван, правда, не понимал, что подобная уступчивость иногда идет не от слабохарактерности, а от безмерной душевности и доброты. Они прожили вместе более года, пока не расселились по разным общежитиям. Но за все это время Иван так и не проник в душу своего товарища. Крамаренко вообще невнимательно относился к людям.

— Ты, как студент, с портфелем, — оглядывал своего друга Яков. — Помнишь Соломенку? По вечерам соловьи в саду, на улице девушки смеются, а мы сидим над конспектами. Какое было прекрасное время!

— А ты вылитый профессор, с академической бородкой, — не остался в долгу Иван, — и я вроде буду сдавать тебе экзамен. Правда, ношу с собой не учебники и конспекты, а... — Он осмотрелся по сторонам и, убедившись, что поблизости никого нет, раскрыл портфель. — Видишь?

В нем лежали пистолет и две гранаты.

— О-о!.. — удивленно проговорил Яков, сам принимаясь закрывать портфель. — Можно немедленно идти в атаку.

В его словах проскользнули нотки иронии, но Иван их не уловил.

Не задерживаясь долго на одном месте, чтобы не привлечь к себе внимания, пошли по направлению к Бессарабке.

— Я знаю, Яша, тебя назначили секретарем подпольного райкома партии, — тихо заговорил Иван. — Трудно будет после недавних провалов. Ни связей, ни явок. Придется все начинать с нуля...

Яков Р. выразительно посмотрел на Крамаренко: «Довольно об этом». Перевел взгляд на золотые верхушки тополей, четко вписывавшихся в небесную синеву. Тонкое, юное лицо его просветлело.

— Осень какая чудная стоит! Начало ноября, а журавли, кажется, еще и не собираются в полет. Или, может, уже подались на зимние квартиры?

— Да пусть их, — не в тон другу ответил Крамаренко. — Я очень рад, Яша, что мы встретились. Давно ищу тебя по Киеву, так хочется душу раскрыть, да некому. Человек не может долго носить в себе то, что наболело. Может, пойдем ко мне? Я живу без семьи.

От Бессарабки свернули на Красноармейскую.

— Это далеко?

— В районе завода «Большевик».

— А я на Рогнединской, рукой подать. Лучше ко мне.

Удивительная вещь — интуиция. Яков был рад, что встретился с другом, не сомневался в надежности Ивана, однако внутренний голос будто предостерегал: «Не веди, не веди его». Люди редко прислушиваются к внутреннему голосу, не прислушался к нему и Яков. Правда, уже перед самой дверью он начал колебаться, готов был сказать: «Я забыл ключ у товарища», — и не сказал этого, постеснялся говорить неправду. Еще и обозвал себя мысленно суеверным.

Квартира состояла из двух комнат, кухни с черным ходом, квадратного, похожего на приемную, коридора. Совсем недавно здесь жила еврейская семья. По приказу немецкой фельдкомендатуры, в котором говорилось: «Всем евреям г. Киева и его окрестностей ровно в 8 часов утра 29 сентября прибыть на улицу Мельникова, взяв с собою ценные вещи, теплую одежду и белье» (текст повторялся на русском, украинском и немецком языках), хозяева еще на рассвете поторопились на сборный пункт и вместе с тысячами других исчезли в урочище Бабьего Яра. Память о них сохранила фамильная фотография на стене: стоят мужчина и женщина в праздничных одеждах, рука об руку, она склонила голову на его плечо, оба счастливы, а перед ними в напряженных позах застыли девочка и мальчик лет трех и пяти, аккуратные, хорошенькие. Когда Яков поселился здесь, койки еще были застланы бельем, которым пользовались хозяева, в ванной остались махровое полотенце и мыло. Яков аккуратно свернул все, положил на полку в стенной шкаф. Если после войны наведается кто-нибудь из родственников — заберет. Спрятал и детские игрушки, не зная того, что ни девочке, ни мальчику уже не придется ими играть...

— Прежде всего, Ваня, угощу тебя, как велит народная традиция, — проговорил Яков, когда они разделись и Крамаренко уже отдыхал, усевшись на стуле. В студенческие годы им также приходилось куховарить, причем поваром всегда оказывался Яков. Это была явная несправедливость, однако оба они «не замечали» ее. Сегодня повторилось то же самое.

На столе появился остывший, еще утром сваренный в мундирах картофель, полбанки консервированных огурцов, две маленькие горбушки хлеба-эрзаца. Яков оправдывался:

— Вот только выпить нету ни грамма.

— Жаль, — бестактно осудил его непредусмотрительность Крамаренко. — Сейчас это было бы очень даже кстати. Отметили бы нашу встречу.

— Нету, Ваня.

Пододвинул поближе к другу блюдечко с солью — то, что в Киеве ценилось не ниже масла.