Комендантский час

— У Томашевич не гостил, откуда мне знать ее адрес? — без какого-либо желания чем-то помочь в поисках девушки пробормотал Оберемок. — А ты, вижу, не изменился, мой друг, нисколечко. Неужели до сих пор не выветрилось из головы? Нашел добро...

— Это дело мое, Степа, не суй свой нос куда не следует.

— Я разве что, — флегматично пожал плечами Оберемок. — Ищи, если приспичило. Женя Пелюх, Бессмертная — это девушки! Огонь! А твоя Томашевич против них — овечка. Ни рыба ни мясо.

Павловский ощетинился:

— Прекрати, Степан! Если бы это было в школе, за такие слова я дал бы тебе по морде. Запомни, девушки лучше, чем мы. А чем ты — и подавно.

Толстокожего Оберемка это нисколько не задело. Спросил невозмутимо:

— А чем они лучше?

— Ну, хотя бы тем, что о нас, наверное, не говорят так грубо.

— А может быть, говорят? — не сдавался Оберемок. — Откуда тебе известно? Сам же оговорился: наверное... Значит, не уверен.

— Если и говорят, то лишь о таких, как ты.

— А тебя хвалят?

— Не знаю.

— То-то же и оно! Не знаешь. И не ручайся, что они лучше. Все хороши!

Павловский махнул рукой.

С тех пор, когда эти ребята были учениками, уже прошло два года, но они все еще оставались мальчишками.

Сегодня выходной день, воскресенье, киевляне спешат на рынок, навещают знакомых, чтобы обменяться новостями, — вот когда он продолжит поиски. Павловский положил в карман пачку листовок, пистолет, вышел из дома. Первый маршрут выбрал такой, чтобы он пересекал Красную площадь: возможно, Лиля не случайно встретилась ему именно там. День похож на летний, ни одного облачка в голубом небе, безветренный, ну прямо золотая пора бабьего лета, хотя уже 26 октября. Даже не верится, что недавно слезилась туманная осенняя слякоть, землю пробовали сковать первые робкие заморозки.

Обошел площадь, заглянул в магазины знаменитых когда-то торговых рядов, — Лили не увидел. Что же дальше? Отдышался в скверике, оставил на скамье третью листовку (первые две бросил в почтовые ящики на Константиновской), решил пройти на Владимирскую горку. До войны здесь всегда было многолюдно. Может быть, пока еще природа не утратила своих красок, Лиля придет да полюбоваться Днепром, его живописными берегами.

Когда поднимался по крутому изогнутому Владимирскому спуску, припомнил, как вел этой дорогой Потаповича. Потом всегда диву давался: застрелил человека, а в душе ни капельки жалости, ни малейших угрызений вести. Вот что значит ненависть к врагам Родины. Эта ненависть благородна, и он пронесет ее через всю войну. Из недавнего ученика-десятиклассника, потом токаря на заводе он стал бойцом.

На Владимирской горке Лили тоже не было, и он направился к скверику у Золотых ворот. Еще одно излюбленное место отдыха киевлян. А выше, по Большой Подвальной (ныне улица Ярославов вал), проживает дядя Василь Ступак, двоюродный брат отца, Павловский иногда забегает к нему в гости. Дядька имеет зажиточных, по этим временам, кумов и сватов в Дымерском районе, откуда поставляют ему продукты, и здесь племянника всегда чем-нибудь угощают, когда он наведывается к Ступакам.

Скверик у Золотых ворот почти пустовал, поэтому, не задерживаясь здесь, Павловский пошел на Большую Подвальную. Вспомнив, что у него осталось десятка полтора листовок, свернул в первый попавшийся подъезд и опустил одну в почтовый ящик. То же самое намеревался повторить у соседнего дома, но едва приблизился к входной двери, как она раскрылась, и перед ним выросла женская фигура. Он даже попятился, узнав свою одноклассницу Женю Пелюх. Оба на миг замерли.

— Здравствуй, Женя! — первым заговорил Павловский. — А мы со Степаном Оберемком на этих днях вспоминали тебя.

Пелюх всмотрелась в него ясными близорукими глазами.

— Костя?

— Точно! — Он засыпал ее вопросами: — Как жизнь? Где работаешь? Замужем ли?

Выяснилось, что муж на фронте, получила от него два письма, когда Киев еще не был сдан. С тех пор связь прервалась. А сама работает на Печерске, в мастерской по ремонту военного обмундирования.

— Муж на фронте, а ты обшиваешь немецкую армию? — сыронизировал Павловский.

Пелюх побледнела.

— Ну, Костя, знаешь... Я уже не та, что была. Я могу послать тебя ко всем чертям, чтобы не болтал глупостей.

— Извини, Женечка, — поторопился он с оправданиями. — Я не думал ничего плохого, просто брякнул, что пришло в голову. Далеко к месту работы добираться?..

Она уже поостыла, посмотрела на него с приязнью.

— А нас возят трамваем. Утром сажусь возле Ботанического сада, после работы сюда же доставляют. Трамвай персональный, чужих пассажиров не подбирает. — Подступила к нему вплотную, спросила шепотом: — Не слышал, как на фронте? Где наши?

Павловский оглянулся; поблизости не было ни души.

— У меня как раз есть листовка, там сводка Советского Информбюро. Хочешь, дам почитать. Только берегись злого глаза.

Женя откровенно обрадовалась:

— Не бойся, я прочитаю и уничтожу.

Незаметно положил ей в карман пиджака сложенную бумажку.

— Уничтожать не обязательно. У тебя есть на работе близкие люди?