Комендантский час

— Ты вот что, — доверительно сказал Петр Петрович. — Покамесь никому… Я случайно тако-о-е обнаружил… Уляшке, оказывается, чи хахаль, чи покровитель какой писал.

Мария недоверчиво уставилась на бумаги.

— Над ими ты в обед глаза портил?

Петр Петрович зашелестел сложенным вдвое листом.

— Почерк у него, чёрта… И по смыслу не догадаешься, навроде анекдот с середины слушать. — Он немного почитал про себя, а поняв, воскликнул: — Вон чему учит. Советует собрать сход и всем миром на лодырей управу найти.

— Кто ж такие?

— Неважно. Он алкашей и ворюг для отвода глаз упоминает, а сам нежности всякие вставляет… Уляшка тебе не сказывала об этом человеке?

— Не обмолвились даже.

— О-о, — многозначительно кивнул Тягливый. — Скрывала.

— Неужто и впрямь думаешь, что у жены кто был? — мелькнул слабый интерес в глазах Марии.

— Думать мне раньше надо было… Я там, она — здесь… без присмотра.

— Без чьего ж это присмотра? Ульяна спины не разгибала, а ты, купец заморский, в год по разу наезжал.

— Я полагался на нее, — развел руками Петр Петрович. — Может, не всегда вежливым был, но до слез не доводил. И в городе скромно вел… Как иначе… В любой момент могла она или из родни кто нагрянуть… Дело даже не в том, — поправился он: — Должность ответственная… Семен ворчит, а сам того не ведает, что у продавца голова всегда должна быть свежая. Он на тракторе или комбайне заехал куда не надо, — исправим огрех. А я ошибся — история может плачевно окончиться.

— Напраслину на жену не возводи, — защищала Ульяну сестра. — Так до чего угодно можно додуматься. Ее, сердешной, нет, разъяснить некому.

Простоволосая, она показалось Тягливому очень похожей на мать… Петр Петрович невольно перевел взгляд на фотографию родителей. Но карточка была давнишняя, когда матери было не больше, чем сейчас их внуку Василию.

— Васька на побывку приедет, поласковее с ним, — умерил пыл Петр Петрович. — Дня два покохается, и ко мне отправляй.

— Ч-чего ж ты ему скажешь?

— О матери?

— И о ней, горемычной, и о всем другом.

— Как все есть, так и обскажу. Ему мое слово пригодится.

— Нет, Петя, — резко вскочила Мария. — Не найдется у тебя такого слова. Всего себя перетряхнешь, а не сыщешь. А вот Ульяна бы…

— Заладила, — пренебрежительно отмахнулся Тягливый. — Без матери отец сыну первый наставник.

— Уж ты наставишь.

— Зависть гложет иль к старости глупеешь, — зашелся в гневе Петр Петрович. — Сына против отца настрополить хочешь?.. Чего глазами блымаешь? Ишь, святая овечка. Думаешь, не понимаю… Из-за дома ты, гадина, шипишь. А я ведь предлагал тебе эту хату. Ты первая заартачилась. Рада была уйти от ворчливой маменьки, тем паче что муженек с нею не ладил, да тети-мети не наскребла. А я вот с Уляшкой подкопил малость, отделился. И тебе спокойнее стало, и мне… Я за свое спокойствие кровными уплатил.

Мария, чуть качнувшись, горько рассмеялась.

— Шут гороховый и только, какую небылицу сочинил… Скрывать не буду, чуток и позавидовала, но корысть меня не мучила… Знала — три дома купи, а счастья и в одном могёт не быть.

— По-твоему, мы с Уляшкой несчастливы были?

— Чего ты ее все задеваешь? — отчужденно ответила Мария. — Уляшкино счастье навроде пустых щей было. Скока ни хлебай, сытым не будешь.

— Насмешила, — хохотнул Тягливый. — Она без меня была, что телега без колеса.

— А кто правил телегой? Ты, Петюша, слеповат, а Ульяна зо-о-ркая.

— Баба, значится, командовала, а я пришей-пристебаем при ней был? — снова разъярился Петр Петрович.

— Еще придешь ко мне, Петюша, — отошла к двери Мария. — перешагнешь через отчий порог.

— На чёрта мне таскаться туда. И ты брысь отсель.

— Явишься, — скупо улыбнулась Мария. И добавила, отчего Петр Петрович обомлел: — А я и рада буду…

2

Свои юные годы Петр Петрович помнил хорошо… Речушка Броды казалась ему тогда ярко-синей, хутор большущим, в котором он мог и заблудиться, за что и перепадало от родителей.

Помнил сумеречные летние утра, когда отец будил его чуть свет и сажал на лошадь впереди себя. Для Петюшки (так ласково звали его родные) самым тягостным была ранняя побудка… Он нехотя поднимался, хныкал, не раскрывая глаз… Дорогу отец выбирал буераками, и Пете это нравилось. Лошадь скакала небыстро, и мальчик не мерз.

Из-за кустов разбегались барсуки, задавали стрекача зайцы, взметалась гибкая ласка.

Отец спешивался на одном и том же месте, у края бывшего хозяйского сада. Он косил, а Петя смотрел по сторонам, чтобы предупредить, когда кто покажется.

С первыми лучами солнца из сада выходил сторож дядя Гриша. Отец прятал косу, сгребал траву. Затем наскоро завтракали. Отец расспрашивал дядю Гришу, какие на их хуторе новости.

— Вроде никого не взяли, — неизменно отвечал сторож.

— А у соседей?

В соседнем казачьем хуторе людей часто куда-то забирали.

Однажды дядя Гриша не пришел.

Отец нервничал, оглядываясь по сторонам. Перед обедом поскакал на Сал, стегая без нужды лошадь. Животное, привыкшее к размеренной рыси, сбивалось на галоп, обиженно фыркало.

Когда показалась заросшая камышом речка, отец засвистел, не слезая с седла.