Комиссия

В то мгновение я, конечно, не мог подозревать, что через три года, в двадцать третью годовщину независимости, услышу этот самый куплет из «Терезы дю Мон» по телевизору. Он будет исполнен на фестивале израильской песни, и певица удостоится третьей премии. А за несколько минут перед тем я увижу, как премию Израиля по литературе, которой удостоилась Лея Гольдберг, вручают той самой старушке, которая открыла мне дверь на улице Арнон, 15, а двадцать один год спустя летела вместе со мной и дочерью из Лода в Цюрих на самолете компании «Свис эр» и выглянула из-за спины дочери, когда та улыбнулась, наблюдая за моими манипуляциями у мусорной урны.

В.: Еще один пространный, волнующий рассказ. Позднее мы вернемся к нему и посмотрим, имеет ли он какое-нибудь отношение к делу. Пока что нам ясно одно: с зарубежными писателями ты никогда в жизни не встречался. Но, возможно, среди них есть такие, что повлияли на твое духовное становление?

О.: Разумеется, список велик. Достоевский, Томас Манн, Джеймс Джойс, Кафка… Ну и многие, многие другие. Те, которых я упомянул, пожалуй, были последними, кто наложил свою печать на мой духовный облик. Им предшествовали другие.

В.: Может быть, ты все-таки попытаешься перечислить в хронологическом порядке?

О.: Я не уверен, что хронологический порядок самый правильный, но если вы настаиваете, я вынужден буду начать с той книги, которую первой прочел в своей жизни.

Понятия, картины, идеи, впечатления рождаются в нашей душе, развиваются, крепнут, погибают или претерпевают столь странные изменения, что мы сами уже не узнаем их, как не узнали бы взрослого человека или даже старика, которого видели, когда он был зародышем в чреве матери. Мальчиком лет четырех или пяти я усвоил первое в своей жизни географическое понятие — Африка. Я заболел тогда какой-то детской болезнью и просидел взаперти шесть недель. Только маме разрешалось подходить ко мне. Она приносила мне книги и читала вслух. Потом книги оставались у меня в постели, и я рассматривал картинки. Больше всего очаровал меня «Бармалей» Корнея Чуковского.

В Африке разбойник,
В Африке злодей,
В Африке ужасный
Бар-ма-лей!
Он бегает по Африке
И кушает детей —
Гадкий нехороший, жадный Бармалей!

Свалившая меня болезнь казалась мне ужасно похожей на Бармалея, поэтому я так полюбил эту книгу. Она внушала надежду и веру — веру в выздоровление, в хэппи-энд, в победу добра над злом — ведь злодей Бармалей благодаря доктору Айболиту и славному Крокодилу сделался хорошим, страшилище-людоед превратился в доброго лотошника, который с песней разгуливает по базарам и даром раздает детям пироги.

Я так полюбил эту книгу, что без конца перелистывал ее, пока не выучил наизусть. А встав после болезни — до школы было еще далеко, — уже умел читать и писать (по-русски, на иврите я прочел «Бармалея» в замечательном переводе Натана Альтермана много лет спустя). Кроме умения читать, «Бармалею» я обязан понятием «Африка».

Вдоль по Африке гуляют,
Фиги-финики срывают, —
Ну и Африка!
Вот так Африка!
Оседлали носорога,
Покаталися немного, —
Ну и Африка!
Вот так Африка!

И с тех пор где-то в дальнем уголке души хранил я эту Африку, по которой можно разъезжать на носороге, играть в чехарду со слонами и сколько угодно срывать финики. С самых ранних лет жизнь моя закрутилась так, что не было у меня ни часа покоя и отдыха, да и не будет уже, наверно, никогда, разве что в том возрасте, когда уйду на пенсию. Но поскольку первой прочитанной мною книгой был «Бармалей», весь мой век сопровождала меня чудесная картина Африки: берег блаженного безделья, обетованного отдыха, райский сад Мильтона, утерянный человечеством, но не безнадежно, не навсегда. Так, наверно, и тот, чьей первой прочитанной книгой было «Бытие», направляет течение всей своей жизни к вратам райского сада.

И никакие факты, никакая логика исторического развития, никакой личный опыт не в силах поколебать детской веры, не в силах искоренить иррационального представления, внедрившегося в душу на заре нашего земного бытия. Ведь это на памяти моего поколения народы Африки освободились от колониализма, и сам я собственными ногами ступал по земле Французского Сомали и Египта, и до чего же эта земля была непохожа на Африку Бармалея!