Говорил он несколько неуверенно, поскольку не знал, в каком настроении Джек. Лейтенант смотрел мимо капитана на «Дедэньёз», паруса которого, сверкавшие в лучах солнца, производили незабываемое впечатление, а белые буруны под форштевнем словно придавали ему дополнительную скорость.
— Конечно, пожалуйста. Давайте выслушаем, что там намерял мистер Моуэтт, а затем, конечно, объявляйте боевую тревогу.
— Семь узлов четыре сажени, с вашего позволения, сэр, — доложил Моуэтт лейтенанту, который повернулся к капитану и, коснувшись шляпы, повторил это капитану.
Барабанная дробь, глухой топот босых ног, бегущих по палубе к боевым постам; затем длительный процесс шнурования бонетов к марселям и брамселям, подъем дополнительных, страховочных бакштагов к топам брам-стеньг (так как Джек решил к ночи поставить еще больше парусов); сотни небольших изменений в растяжке, натяжении и углов парусов — все это требовало времени, но солнце еще не зашло, а «Дедэньёз» подходил все ближе, ближе, ближе. Он нес чрезвычайно много парусов наверху и чрезвычайно много задних парусов. Однако казалось, что всё на его борту сделано из стали: француз ничего не убрал и пока не вышел из ветра (на что Джек больше всего надеялся), несмотря на пару рывков во время последней собачьей вахты, от которых у капитана фрегата, должно быть, замирало сердце. «Почему же он не поднимет наветренную шкаторину своего грота и чуточку его не прослабит? — спросил себя Джек. — Самоуверенный пёс…»
Все, что можно было сделать на борту «Софи», было сделано. Оба судна мчались в полном безмолвии, рассекая теплое, ласковое море при свете лучей вечернего солнца; фрегат неуклонно догонял их.
— Мистер Моуэтт, — произнес Джек, останавливаясь в конце своего обхода. Моуэтт отошел от группы офицеров, стоявших на левой стороне квартердека и внимательно разглядывающих «Дедэньёз». — Мистер Моуэтт, — повторил Джек и замолчал. Снизу, заглушая пение дувшего с раковины ветра и скрип такелажа, доносились звуки сюиты для виолончели. Юный помощник штурмана внимательно, с готовностью услужить, смотрел на капитана, учтиво наклонив к нему долговязую фигуру, подсознательно компенсируя постоянную качку шлюпа. — Мистер Моуэтт, будьте добры, прочтите мне ваше стихотворение, посвященное новому гроту. Я очень люблю поэзию, — добавил он с улыбкой, увидев на лице мичмана смятение и готовность все отрицать.
— Хорошо, сэр, — неуверенно ответил Моуэтт обыкновенным голосом, затем довольно суровым тоном произнес: — «Новый грот» — и продолжил:
— Великолепно, превосходно, — воскликнул Джек, хлопнув юношу по плечу. — Стих достаточно хорош для «Журнала джентльмена», честное слово. Прочтите мне еще что-нибудь.
Скромно потупив глаза, Моуэтт набрал в грудь воздуха и стал декламировать «Случайные строки»:
— О, подветренных берегов... — пробормотал Джек, качая головой, и в это мгновение услышал первый пристрелочный выстрел фрегата.
Глухой звук погонного орудия расставлял знаки препинания на протяжении 120 строк стихотворения Моуэтта, однако всплеск от ядра они увидели лишь в тот момент, когда нижний край солнечного диска коснулся линии горизонта — 12-фунтовое ядро упало в двадцати ярдах от правого борта шлюпа, как раз когда Моуэтт дошел до несчастливого двустишия:
Он был вынужден сделать паузу и объяснить, что, «разумеется, сэр, это были только моряки торгового флота».
— Это все объясняет, — отозвался Джек. — Однако, боюсь, я вынужден прервать вас. Прошу вас, скажите казначею, что нам нужны три самые большие бочки, и поднимите их на бак. Мистер Диллон, мистер Диллон, мы сделаем плот, чтобы поставить на него гакабортный фонарь и три или четыре фонаря поменьше, и давайте сделаем это под прикрытием фока.