Коммандер

Подгоняемый устойчивым ветерком, «Ситуайен Дюран» гладко скользил в темноте в сторону Менорки. Теперь, после того как вопли прекратились, Диллон поставил на руль надежного матроса, посетил немногочисленную подвахту, отдыхающую на камбузе, и спустился в каюту. Стивен мыл руки, а муж роженицы, измученный и опустошенный, держал полотенце в опущенных руках.

— Я надеюсь… — произнес Джеймс.

— Да, да, — с готовностью отозвался доктор, оглянувшись на него. — Превосходные, без всяких осложнений, роды. Лишь слегка затянувшиеся, но вполне нормальные. А теперь, друг мой, — продолжил он, обращаясь к шкиперу, — эти ведра лучше всего выбросить за борт. А затем я рекомендую вам немного полежать. У месье родился сын, — добавил он.

— Мои искренние поздравления, сэр, — сказал Джеймс. — И мои пожелания мадам побыстрее поправиться.

— Спасибо, сэр, спасибо, — отозвался шкипер, глаза которого вновь наполнились слезами. — Прошу вас подкрепиться, чувствуйте себя как дома.

Они так и сделали, оба сели на удобные стулья и принялись уничтожать гору пирогов, уже приготовленных к крещению малыша, которое должно было состояться в Агде на следующей неделе. Все чувствовали себя довольно непринужденно, а за соседней дверью наконец-то уснула бедная молодая женщина, чью руку, обнявшую розового сморщенного младенца, посапывавшего у нее на груди, сжимал ее муж. Теперь внизу стало удивительно тихо и спокойно. Спокойствие царило и на палубе шлюпа, уверенно шедшего с попутным ветром со скоростью шесть узлов, а безжалостная и грубая строгость военного корабля свелась к периодическому мягкому оклику «Какой курс, Джо?». Было тихо, и в этой тускло освещенной посудине они шли сквозь ночь, укачиваемые крупной зыбью. После короткого мига тишины и непрерывного медленного ритмического покачивания они могли оказаться в любой точке на земле — одни на целом свете — и даже совсем в другом мире. Сидевшие в каюте мысленно находились где-то далеко, и Стивен уже не понимал, куда и откуда он движется, не ощущая движения судна и в еще большей степени — времени, в котором находится.

— Лишь сейчас, — проговорил он вполголоса, — у нас появилась возможность поговорить друг с другом. Я весьма нетерпеливо ждал этого момента. А теперь, когда он наступил, я убеждаюсь, что мы, по существу, мало что можем сказать.

— Возможно, что и совсем ничего, — заметил Джеймс. — Мне кажется, мы и так отлично понимаем друг друга. — Он был совершенно прав — прав в том, что касалось сути дела. Тем не менее они продолжали беседовать в течение всего их вынужденного уединения. — Мне кажется, в последний раз мы виделись с вами у доктора Эммета, — после продолжительной паузы произнес Джеймс.

— Нет. Это произошло в Ратфарнхэме у Эдварда Фитцджеральда. Я спускался с веранды, а вы с Кенмаром в это время входили.

— Ратфарнхэм. Ну конечно же. Теперь припоминаю. Это произошло сразу после заседания Комитета. Припоминаю. Полагаю, вы были близкими друзьями с лордом Эдвардом?

— Мы сильно сблизились с ним в Испании. В Ирландии я постепенно стал видеть его все реже и реже. У него были друзья, которые мне не нравились, и которым я не доверял. А я, с его точки зрения, придерживался умеренных, чересчур умеренных взглядов. Хотя, видит Бог, в те дни я был полон рвения бороться за счастье всего человечества, полон республиканских идей. Вы помните проверку?

— Какую именно?

— Ту, что начинается со слов:«Прям ли ты?»

— «Прям».

— «Насколько прям?»

— «Прям как тростник».

— «Тогда продолжай».

— «В правде, в истине, в единстве и свободе».

— «Что у тебя в руке?»

— «Зеленая ветвь».

— «Где она впервые выросла?»

— «В Америке».

—«Где расцвела?»

— «Во Франции».

— «Где ты ее посадишь?»

— А дальше я не помню. Понимаете, я этого испытания не проходил. Был далёк от этого.

— Нет, я уверен, что это не так. А я его прошел. Мне казалось в те дни, что слово «свобода» сияет своим особым значением. Но даже тогда я скептически относился к слову «единство» — наше общество состояло из весьма странных партнёров: священники, деисты, атеисты и пресвитериане, мечтательные республиканцы, утописты и люди, которые просто недолюбливали Бирсфордов. Насколько я помню, вы и ваши друзья были прежде всего за освобождение от угнетения.

— За освобождение и реформы. Я вообще не имел никакого представления о том, что такое республика. Разумеется, то же можно было сказать и о моих друзьях из Комитета. Что касается Ирландии, то в ее нынешнем состоянии республика скоро превратилась бы в нечто чуть лучше демократии. Блестящие умы страны довольно сильно возражали против республики. Католическая республика! Как смехотворно.

— В этой бутылке бренди?

— Да.