Комментарии к материалистическому пониманию истории

Тема экзистенциального детерминирования социального познания обширна и слабо изучена. И у меня нет возможности в данном тексте развернуто представить ее. Но, думаю, уже и сказанного вполне достаточно для того, чтобы сделать вывод: социальное познание – эта не та область, где любой персонаж может быть состоятельным и компетентным экспертом. Чем фундаментальнее и принципиальнее та или иная проблема социального знания, тем больше требований самого различного порядка должно быть предъявлено к тому, кто претендует на ее разрешение. И без детального исследования социокультурной и экзистенциальной позиции познающего здесь не обойтись. Конечно, в идеале было бы весьма полезно при подготовке социального теоретика требовать от него прохождения полного курса личной психотерапии. Этот курс сделал бы для него его экзистенциальные детерминанты более прозрачными и контролируемыми, а его способность к осознанию более высокой. Но в реальности подобное требование невозможно. Соответственно, в этой ситуации минимальным требованием к социальному теоретику может быть требование ознакомиться с новейшими достижениями психологии с тем, чтобы он хотя бы отчасти понимал скрытую логику собственной экзистенции.

§ 2. Культурные доминанты социального теоретизирования

Как возможно научное, то есть достоверное, объективное социальное знание? Вопрос отнюдь не риторический – множество социальных теоретиков сомневаются в положительном ответе на этот вопрос. Конечно, большинство из них не идут до конца, поскольку полное отрицание возможности социального познания обесценило бы и их научную деятельность.

Позиция полного скептицизма весьма уязвима. Любой, ее занимающий, попадает в крайне неприятное, непродуктивное, нелепое положение.

Первое, что разумно спросить у скептика, – считает ли он собственную позицию объективной истиной (парадокс «Критянин»). Если ответ его положителен, то это означает, что мы уже имеем некий набор объективной информации о социальной реальности – в частности, о процессе познания, и тем самым получаем в свое распоряжение «картезианскую» точку опоры, опираясь на которую, оказываемся в силах восстановить научное познание. Для этого достаточно лишь исследовать те средства, которые позволили скептику высказать истинное суждение о невозможности познания.

Таким образом, позиция скептицизма, если ее рассматривать как набор истинных суждений, разрушает саму себя.

Если же скептик утверждает, что и его позиция не является истинной, то тем самым он уничтожает собственные суждения, поскольку мы не обязаны принимать к сведению то, что не является истиной.

Кроме того, скептицизм обессмысливает любое суждение, так что «Критика чистого разума» оказывается тождественной тысячестраничной книге, страницы которой заполнены бессмысленными сочетаниями букв: «Бла-бла-бла-бла-бла..…» Отчего же скептик не пишет такую книгу? Отчего он плодовито выпускает том за томом, стремясь к осмысленным высказываниям?!

И, наконец, скептицизм – глубоко неискреннее, непоследовательное миросозерцание. Еще Аристотель весьма разумно отметил: «А особенно это очевидно из того, что на деле подобных взглядов не держится никто: ни другие люди, ни те, кто высказывает это положение. Действительно, почему такой человек идет в Мегару, а не остается дома, воображая, что туда идет? И почему он прямо на рассвете не бросается в колодезь или в пропасть, если окажется рядом с ними, а совершенно очевидно проявляет осторожность, вовсе не полагая, таким образом, что попасть туда одинаково нехорошо и хорошо? Стало быть, ясно, что одно он считает лучшим, а другое – не лучшим»¹²⁹ Таким образом, практически скептик опровергает собственную теоретическую позицию, так что ему можно лишь посочувствовать в том, что вздорность ума либо же невротическая потребность в гиперкритицизме толкнули его на путь столь сомнительных утверждений.

Итак, скептицизм пуст и вздорен. Естественно, что большинство мыслителей его избегает. В этом отношении, желанной гаванью для корабля сомневающихся является не скептицизм, а трансцендентализм, или феноменализм.