Коммерсанты

Синеватый блеклый свет улицы полосами лизал стены, помечая несколько портретов. Мать заказала портреты по картинкам, что раздобыл Феликс в архиве. Портреты Феликсовых пращуров, князей Шаховских, старинного рода, берущего начало от ярославского князя Константина Шаха из древнего колена Рюриковичей… В центре портретной гирлянды мать поместила родовой герб: щит, вобравший пушку с золотым лафетом, на котором сидит райская птичка, и ангела в серебряных одеждах. Особенно Феликсу нравился черный медведь с секирой на плече. Щит покрывала мантия с князьей шапкой на. венце. Род Шаховских славился особым чадолюбием и дал Руси несметное количество княжеских семейств, они-то и составляли восемь наиболее именитых ветвей. К своему огорчению, Феликсу так и не удалось определить, к какой ветви принадлежала его матушка, Ксения Михайловна. Найденные им портреты князей Якова Петровича, Валентина Михайловича, Александра Алексеевича и княгини Зинаиды Алексеевны — с равным успехом могли бы оспаривать право быть предками Ксении Михайловны. Внешне мать более всего походила на Всеволода Николаевича — последнего министра торговли царского правительства, гофмейстера высочайшего двора. Но фотография — ненадежный ориентир. Впоследствии, когда утихло поветрие восстановления родословных, Феликс махнул рукой, решив, что ему вполне достаточно своих, личных успехов, нечего примазываться к громким пращурам. Конечно, приятно сознавать, что в тебе бродит частица знатной крови, но жизнь в стране, где зависть и ненависть к любой чужой непохожести и успеху может обернуться самым печальным образом, отрезвляла Феликса. Память о прошлом подобна щели, сквозь которую можно подглядеть будущее…

А портреты и впрямь были хороши. Особенно впечатлял Яков Петрович — сенатор, обер-прокурор Святейшего. Синода — в парике и при орденах…

— Ты где? — Ксения Михайловна вошла в комнату и включила свет.

Комната точно ужалась в объеме, сблизив между собой тяжелую мебель «под старину». Феликс сам выискал в «комке» три стула с высокими неудобными спинками, отремонтировал их и подарил матери на день рождения… Он сел на стул, что стоял под портретами, и проговорил шутливо:

— Да, мама, не нашла ты мне княжну. Повязала с мещанкой.

— Скажи спасибо своим друзьям, — сорвалась Ксения Михайловна. — Что произошло? Игорек опять что-нибудь сотворил с Лизиной бабкой?

— Нет, ничего. Проезжал мимо, вот и заглянул к тебе, на сардельки.

— Не хитри. Вижу, ты чем-то удручен.

— Хочу уйти от Лизы, — резко проговорил Феликс.

Положа руку на сердце, он мог признаться, что мгновение назад и не собирался выразить происходящее с ним в столь конкретной форме. Он и не думал о Лизе. Язык как-то сам вытолкнул слова, суть которых неосознанно будоражила сознание в последнее время. Воистину — вначале произнес, а потом подумал. И, подумав, понял, что произнес именно то, чем был болен. Будто прорвался нарыв. И еще он подумал, что поступок его не совпадает с предсказанной ему Ингой гладкой и ровной семейной жизнью…

— Не пори горячку, Феликс, — проговорила Ксения Михайловна. — Что случилось?

— Ничего не случилось, мама. Все как всегда, а я задыхаюсь. Я не хочу возвращаться домой.

— Извини меня… Так не поступают порядочные люди. У вас сын. Может быть, я не имею права, но развод должен быть естествен, как и брак. Когда нельзя обойтись без него. Когда вы оба приходите к выводу, что лучше жить порознь. Тогда сохраняются человеческие отношения, тогда люди не превращаются в зверей. Я прошла это испытание, имею опыт… Мне кажется, я никогда так не уважала твоего отца, как после нашего расставания. Думаю, что и он хранит меня в сердце, даже уверена в этом. Счастливые браки редки, Феликс, а счастливые разводы еще более редки. Люди превращаются в жалких, злых и глупых, выплескивают все, что в них сидит. Условием брака, Феликс, должна быть любовь, условием развода — уважение…

— А если женятся без любви? — усмехнулся Феликс. — Тогда и развод не хранит уважение…

— Не знаю, не знаю, — пробормотала Ксения Михайловна. — У вас общий сын. И ты должен сделать все, чтобы он помнил отца, а это во многом зависит от матери.

— Может, не затевать мне всю эту бузу, жить как раньше? — язвительно произнес Феликс. — Согласно приговору на кефире… извини, я это так, про себя. — Он смотрел на мать и удивлялся, как в таком «почтенном возрасте» удалось сохранить изящество и стройность. Ведь матери было целых пятьдесят три года! И как девочка…

— Знаешь, ма, я думаю: ты рядом с Лизой… как ровесницы.

— Спасибо. Через два года выходить на пенсию.

— На пенсию?! — обескураженно переспросил Феликс.

— Да, родной. Взрослая у тебя мама, не замечаешь, привык… Я все хочу спросить: как поживает твой приятель, Рафаил, давно ничего не слышала о нем.

Феликс нахмурился, ему не хотелось сейчас вспоминать Рафинада, все осталось на даче, в лесу.

— Тебе не хочется говорить о Лизе? — произнес он.

— С Лизой все ясно, — помедлив, ответила Ксения Михайловна, — с первого дня нашего знакомства все ясно.