Коммерсанты

Феликс в раздражении выключил радио. Доведут эти люди страну до крови, доведут. И пожары, что полыхают уже на окраинах страны, их ничему не учат. По какому праву эти люди должны решать его судьбу? Умники? Тогда какого черта страна живет так, как она живет. Выходит, они обычные люди, такие, как и большинство в стране, просто всплывшие на поверхность. Быть на поверхности им очень нравится, вот и стараются, ловчат, гонят воду, чтобы продержаться на плаву. А что характерно для такого состояния? Нерешительность и безволие… Непонятно и глупо: определив развитие частного предпринимательства как главное направление экономической политики, они, в сущности, делали все, чтобы это предпринимательство прихлопнуть. Пускали санки по дороге, посыпая снег песком. Особенно Феликса раздражал Горбачев. Феликс не мог слышать пустую болтовню Президента. «Хотя бы уж начали сажать, — как говорил Толик Збарский. — Была бы какая-нибудь определенность. Пиво дают, а отлить не велят, морды!» А ведь как начинали, с каким энтузиазмом народ внимал речам, с каким рвением рушил постылую блеклую полуголодную жизнь — за чертой нескольких крупных городов люди годами не видели самых необходимых продуктов. Рушили и наблюдали, как все четче прорисовываются контуры будущего в виде увесистой фига…

Квартира матери окнами выходила на улицу Савушкина. И на третьем этаже горел свет: кто-то дома — или мать, или ее муж — Дмитрий Лебедев, Митюша — скрипач филармонического оркестра, белобрысый, нескладный, с невыразительными, спящими глазами и влажными губами. После родного отца Феликса — стройного, высокого, с седыми висками, придающими особую элегантность, — Митюша никак не смотрелся. Отец влюбился в свою студентку и укатил с ней куда-то в Туву преподавать все ту же математику. Уход мужа не очень удручал Ксению Михайловну — им обоим совместная жизнь давно стала в тягость. Ксения Михайловна ушла бы первой, но культура, традиция рода не позволяли ей перешагнуть черту. Ее связь с Милошей тянется лет пять, что тоже вызывало злословие знакомых: «Все, угомонилась княгиня, поняла, что всех ошибок не переделать».

Митюша был скрипач слабый. А с годами играл, видимо, хуже, перемещаясь куда-то в глубь оркестра. Он хоть и был «с искрой в душе», но ленив, дома почти не репетировал. И Феликс подозревал, что он ненавидит скрипку. Единственным его увлечением — и серьезным подспорьем в заработках — служили карты. Вот где проявлялся талант. В картах ему определенно везло. Может быть, и сегодня свалил куда-нибудь играть, было бы очень кстати, Феликс не расположен был к трепу, на который его постоянно провоцировал словоохотливый Митюша.

Но Феликс ошибся.

— Кого мы увидим? Кого мы увидим?! — послышался голос Митюши, и, открыв дверь, он закончил: — Мы увидим Феликса, нашего господина Рябушинского! Добро пожаловать, господин капиталист, в наш социалистический шалаш!

На Митюше висел серый размочаленный халат, привезенный с гастролей оркестра по странам Латинской Америки много лет назад.

Феликс разделся, передал Митюше куртку, нагнулся, расправился с сапогами и продел ноги в домашние тапки. Ксения Михайловна вышла из комнаты и, прильнув к Феликсу, потерлась щекой о его щеку, с детства Феликс привык к такой ласке.

— А небритый-то какой, ужас, точно ежик. Есть будешь?

— Еще как! — Феликс обнял мать за плечи.