Коммерсанты

— Ну? Так бывает? — воскликнул Рафинад.

— На Кавказе все бывает. Неофициально, — усмехнулся Сулейман. — Кавказ — это страна в стране. Ну, выпьем, закусим. Извини, дорогой, но я не ждал гостей. Как еще ты меня дома застал, я был в Риге, по делам. Утром вернулся.

— А что там, в Риге?

— Знакомился с тремя телками, договор заключал. Ничего товар. Одна медсестра, две училки. Могу показать фотографию…

Сулейман придвинул граненый стакан и плеснул вина. Рафинад наблюдал, как за стеклом стакана густеет и поднимается рубиновый поршень. Они чокнулись и обменялись взаимными пожеланиями удач и успехов, а главное, здоровья.

Сулейман несколькими глотками осушил стакан, а Рафинад пил медленно, смакуя каждый глоток, вкушая пряность и дух жаркого напитка, с каждым глотком чувствуя озорное опьянение.

Оставив стакан, он наблюдал, как Сулейман разрезает сыр на ровные квадратики, как укладывает сыр на тарелку, украшая стебельками зелени…

— Отец Чингиза — большой человек, известный врач. Мать тоже доктор, хотя не из наших мусульман-суннитов, она из азербайджанцев-шиитов. А я что? Отец — тракторист, мать работала уборщицей в больнице. Сам понимаешь: главный доктор и уборщица, разве дети могут дружить? Но все равно, жили на одной улице, играли в джай, в лапту, в цикорий, в здравствуй-осел… Дети, да.

— Что такое джай? — меланхолично спросил Рафинад, наливая вина.

— Бараньи кости. Игра такая, азартная. Подкидываешь, бросаешь, должны встать, как надо. Чингизу часто везло, он вообще везучий. А потом мы узнали, что он в кости свинец забивал, они и вставали. Чингиз в школе был отличник, хотя так же хулиганил, как все. Конечно, еще родители. Какой учитель не поможет доктору? Но, если честно, Чингиз сам молодец. А я учился плохо. Не так, чтобы совсем плохо, — Сулейман встал и полез в шкаф.

— Средне учился, — подсказал ему в спину Рафинад.

— Да, средне, — Сулейман вернулся к столу с новой бутылкой. — И всегда был голодный, откуда деньги?! — Сулейман откупорил бутылку и наполнил стакан. — Я почему сейчас разозлился на Чингиза? Не потому, что он тебе стукнул, чем я занимаюсь, нет. У каждого свой бизнес. Ты так не подумай… Я в этом почувствовал наши старые отношения. Понимаешь, он думает, что может распоряжаться моими делами. Как в детстве. Что я не человек, я занимаюсь блядьми, а он, понимаешь, сын большого доктора, понимаешь… В армии он тоже всегда командовал мной, хотя служили в разных взводах… Как-то он ушел в самоволку, к бабам в общежитие, на танцы. Он и еще несколько ребят из его взвода. А мой взвод был в патруле. Командир повел нас в общежитие. И начал прочесывать комнаты, зараза. Ну и замели всех бегунов, понимаешь. В одной комнате нашли Чингиза с бабой. А он думал, что я его заложил. Это баба — Света ее звали — жопастая такая… мы еще из-за нее как-то подрались с Чингизом. А потом дали слово — ни мне, ни ему. И вдруг у нее сидит Чингиз, в одной майке. У нее на дверях крючок был хитрый. Говорит, ты, сучара, подсказал командиру, как крючок снять… Клянусь, командир сам знал. Наверно, и он к этой Свете лазил… С тех пор у меня с Чингизом отношения испортились. Он и не вспомнил, что нарушил уговор — не ходить к этой Свете. Наоборот, начал права качать, такой человек, да… Я ему говорю: не мог я на тебя стучать, ты мне почти кровный. Да еще из-за бабы… Вот ты скажи — мог бы ты стукнуть на русского?

— Из-за бабы? — уточнил Рафинад, отхлебывая вино.

— Да. Из-за бабы. На своего, русского.

— Не мог.

— Вот! Потому что сам русский, — Сулейман разом осушил стакан.

— Я еврей, — поправил Рафинад. — Правда, мать русская. Так что я не смог бы стукнуть ни на русского, ни на еврея. А на якута смог бы.

— Да, — согласился Сулейман. — На якута смог бы… Слушай, ты и вправду еврей? Наш, горский?

— Нет, европейский.

— Не верю. Такие евреи не бывают.

— Показать? — спросил Рафинад и тоже осушил стакан. — Впрочем, я не обрезан. Там я русский.

— Я мусульманин и тоже не обрезан. Мать говорит, денег не было. Чингиз обрезан, хоть отец у него был член партии. У этой партии на Кавказе все члены обрезаны, — теперь Сулейман старательно разрезал яблоко, раскладывая дольки на блюдце.

Рафинад надкусил фейхоа. Дивный, необычный вкус нежно ласкал небо, нектаром проникая в горло…

«Зачем я пришел сюда, — думал Рафинад, — что я тут сижу с этим Сулейманом-баши?! Неужели так и просижу весь вечер, не сделав и попытки к тому, ради чего явился на эту улицу Трефолева?»

В коридоре осторожно возился педик Саша. Или звякнет посудой, или что-то переставит… Мучился в одиночестве Саша, боясь своего сурового квартиранта.

Выпитое вино пробуждалось в организме Рафинада сонной истомой. Поначалу откуда-то изнутри накатывалась теплая волна, ударяла в голову и разливалась розовыми сполохами в прикрытых глазах. Сказывалась усталость, что скопилась за сегодняшний сумбурный день, беспокойный и длинный, что тянулся от Выборга до Ленинграда. И еще эта улица Трефолева…

— Говорят, якуты оленей шворят, — проговорил Сулейман. — Это правда?

— Нет, — Рафинад встряхнул головой. — Тогда бы рождались рогатые якуты.