Коммерсанты

Они скрылись в коридоре, и сквозь стену еще продолжали доноситься ругань Сулеймана и вопли несчастного гея Саши, у которого отняли столь редкие минуты полного кайфа.

Рафинад достал двадцать пять рублей и положил на стол. Сулейман все не возвращался. А с фотографии глядели на потолочный светильник и улыбались четыре девочки с растрепанными волосами…

— Ничья! — проговорил Сулейман, возвратясь в комнату. — Пидор испортил игру. Ничья, дорогой! — И, заметив на столе деньги, подобрал их и вернул в оттопыренный карман пиджака Рафинада. — Выпьем?

— Нет, пойду, — Рафинад взял одну фотокарточку. — Подари на память. У тебя тут много.

— Бери! — Разгоряченный расправой с геем, Сулейман не вдавался в подробности. — Я с тобой спущусь. Позвонить надо. Агенту. Узнать, как доехала из Риги. Извиниться, что не встретил. Проспал с дороги, понимаешь, почти сутки был за рулем.

Они вышли в коридор. Сквозь стену проникали всхлипы и бормотания гея. Сулейман вернулся в комнату и вынес несколько пачек «Беломора», попросил передать Чингизу: в Ленинграде с папиросами сейчас перебои, очередь растягивалась на несколько кварталов, а в Риге — сколько угодно, любой табак, и никого нет, как за границей. При тусклом свете коридорного плафона Сулейман достал кошелек, отсчитал пятьсот рублей, попросил и их передать Чингизу, долг… Встряхнул кошелек, сыпанул на ладонь мелочь в поисках монеты для телефона.

— Сулейманчик, не уходи, я больше не буду, — донеслось вдруг непонятно откуда. — Не мог удержаться, такая сила… Прошу тебя, Сулейманчик, я умру без тебя, — откуда молил гей, непонятно, словно с потолка, с пола, со стен.

— Сейчас вернусь, — буркнул Сулейман, натягивая куртку. — Позвоню и вернусь. Лучше найди мне монету.

«Да, тут совсем не просто», — вновь подумал Рафинад, закидывая за спину рюкзак, и проговорил:

— У меня есть монета. Пойдем. Пора уже, — и еще он подумал, что очень уж надо любить «это дело», если снимаешь квартиру без телефона, да еще занимаясь каким-то бизнесом.

Они спустились во двор.

Сулейман обошел свое «корыто» по кругу, не приложился ли кто к автомобилю, райончик-то считался в Ленинграде весьма забуренным…

— Музыкант он, понимаешь. Скрипач, — Сулейман повел головой в сторону оставленной квартиры. — Консерваторию закончил с медалью. А сел за валюту. В лагере его опустили. С тех пор вот… Ребята дали адрес, я заехал, понимаешь, и вот застрял. Один раз я собрал вещи, ушел — его в больницу отвезли: какими-то таблетками наелся. Теперь я как заложник, понимаешь. Что делать, не знаю. Вообще-то он работает. Учит детей скрипке где-то. И ученики есть, на жизнь хватает. А иногда срывается, выходит на плешку, в Екатерининский сад, где голубые тусуются. Я его оттуда раза три таскал за шиворот. Заразу подхватит, понимаешь, а мы вместе живем.

Сулейман оставил свой автомобиль, приблизился к Рафинаду, взял его под руку и направился к воротам.

— А если мне в командировку ехать, в Турцию? Это не Рига, там полгода надо ошиваться, не меньше. С кем его оставить? В Турции такие не нужны, там знаешь какие педики? У них и клубы, и профсоюзы. Нормальные телки завидуют, понимаешь.

В просветленной темноте двора профиль носатого лица Сулеймана казался совсем подростковым. И голос изменился — звучал как-то по-детски и совсем без акцента. Рафинад пожал плечами. Что он мог посоветовать, и вправду, положение не из простых…

Они вышли на улицу. Телефонная будка тускло отражала оранжевый свет фонаря. Рафинад достал кошелек и выудил пятнадцать копеек.

— Э-э… Тут пока по-старинному работает, — заметил Сулейман, — пятнашка и у меня есть.

Рафинад напрягся. Неужели у него не найдется несчастной двушки, неужели из-за двух копеек сорвется его маленькая надежда? Он принялся шарить по карманам и наконец обнаружил две копейки по копейке.

— Давай я закину, — предложил Рафинад. — Мне удобней, руки свободные, а то проглотит… Брошу и уйду.

Сулейман согласно кивнул.

Рафинад стянул рюкзак и проник в будку. Следом протиснулся Сулейман и снял трубку. Радостно, словно вырвавшись на свободу, заверещал зуммер.

Сулейман сунул смуглый палец в диск и принялся накручивать.

Первые три цифры в точности повторяли номер домашнего телефона Рафинада, что он без напряжения отметил и отстранил. Зато следующие четыре цифры Рафинад загонял в свою память исступленно, в единственной и неукоснительной последовательности, и пропасть они теперь могли только что вместе с головой…

Аппарат громыхнул механизмом. Рафинад торопливо опустил копейки в щель, вывалился из будки, поправил рюкзак и махнул на прощание рукой. В мутном стекле рисовалось лицо Сулеймана. Он смеялся в телефонную трубку. И белые хищные зубы, словно звенья белой цепи, связывали того Сулеймана и этого.

Рафинад повернулся и зашагал вдоль улицы Трефолева.

Бывшая солистка Ленконцерта Галина Пястная стояла на лестничной площадке и губкой затирала меловые штрихи с дерматина двери.