Коммерсанты

— Хулиганье, — ворчала она. — Им мало заборов. Не дети, а неизвестно что… — И, повернувшись на шум лифта, проговорила навстречу сыну так, словно Рафинад вернулся из булочной, а не отсутствовал дома несколько дней: — Как тебе это нравится? Нарисовали серп и молот. И еще звезду.

— Шестиконечную? — У Рафинада было превосходное настроение.

— До этого пока не дошло, — ответила Галина Олеговна. — Проходи. Я пожарила сырники, — и в ответ на кислое выражение лица сына добавила: — Как ты любишь, со сгущенкой. И не кривись. Ты становишься похожим на своего отца. Где он ходит? Человек ушел за письмом в шесть вечера и до сих пор его нет.

— От кого письмо, мама? — Рафинад проник в прихожую. Яркий свет и тепло. Ковровая дорожка. У вешалки два бронзовых рыцаря с канделябрами. На стене репродукция знаменитой картины «Гибель Помпеи» с надписью: «Они погибли оттого, что не лечили зубы у доктора Дормана». Картину подарил на юбилей отца какой-то пациент. Ниже стрелка с четким приказом: «К доктору — вторая дверь». Мать в минуты раздора непременно жаловалась, что люди живут в квартирах, а она — в поликлинике.

— Так от кого письмо? — Рафинад снял рюкзак, стянул куртку и присел на белый больничный табурет, разыскивая глазами шлепанцы.

— Из Америки. От Левитанов, — мать вошла в прихожую и захлопнула дверь. — Люди уезжают за границу. Люди не боятся ни Бога, ни черта. А твой отец боится получать письма на дом, как будто он важная персона, за которой охотится КГБ. Кому он нужен?! На дворе не те годы. Он ходит за своими письмами к знакомым и не стесняется смотреть им в глаза… Мой руки, иди к столу! Как ты съездил в этот Выборг? Как тебя принял папин больной? Ты что, выпил?

— С чего ты взяла? Ну, принял немного. — Рафинад просунул ноги в тапочки и направился в туалет.

— Когда Смелянские приходили прощаться перед отъездом, я думала, с твоим отцом будет инфаркт. Он был белым как бумага и не отходил от окна. И это в наше время! А главное, сам мечтает свалить, боится и прячется за тебя. Говорит: раз мальчик не хочет, мы тоже никуда не поедем.

— Хватит, не порть настроение, — подал голос Рафинад из туалета. — Я из-за тебя писаю без аппетита.

— Весь в отца, весь в отца, — бухтела мать, продолжая возиться в прихожей. — Тебе звонили люди. Я уже устала врать. Сто раз звонил Феликс Чернов. Звонил этот… Чингиз-хан. Что ты его прячешь? Он звонит сюда, как на работу, а мы его в глаза не видели. Я понимаю, Феликс — он князь, это красиво. Но какие у тебя дела с человеком из Кавказа?

— Чингиз тоже князь. На Кавказе все князья.

— Князья. Составили бы мне протекцию на рынок. Картошка уже стоит три рубля килограмм. Я вчера…

Клекот воды сливного бачка заглушил слова матери. Рафинад вышел из туалета, юркнул в ванную и тотчас пустил воду, продолжая шумовую блокаду… На столике в уютном изяществе дремали всевозможные лосьоны, баночки с кремом, духи, какие-то тампончики, затирки, тушь. Мамино царство! Никто не давал Галине Олеговне ее лет. Прохожие скручивали шеи, глядя ей вслед, и мужчины, и женщины. Рафаил этим гордился. Но стоило ей вернуться домой, как…

Она могла вывести из себя даже бронзовых рыцарей, что стояли в прихожей. У папаши Дормана были стальные нервы, хоть и он был далеко не подарок, имел характер «еще тот». И никого не боялся, никакого КГБ, даже в прошлое время. Скольких людей выручал в куда более опасные годы, строчил письма, выступал свидетелем на суде. Еще в шестьдесят пятом году — Рафаилу было тогда три года — судили писателя-диссидента. Кто-то донес, что запрещенная литература передавалась в поликлинике отца, в часы приема. Отцу надо было это подтвердить. Он согласился, а на суде, в присутствии зарубежных журналистов, приглашенных прокурором, уверенным в «железном» деле, отец заявил, что не только не знает о компромате, но и вообще в то время поликлиника была закрыта на ремонт, а он находился в отпуске, в Сочи, о чем представил письменное доказательство. Дело отправили на доследование, и все радиостанции мира поминали поступок Дормана-старшего. Отца, правда, после этого не трогали, а мать уволили из Ленконцерта, и она работала в школе два года, преподавала пение в младших классах. С тех пор мать и стала пудрить мозги отцу с отъездом из страны, вставляя каждое лыко в строку. И это письмо, будто бы присланное для отца на чужой адрес. Чепуха! Людям было удобней посылать письма по одному адресу для всех друзей и знакомых, так дешевле.

В дверь постучали. Рафинад прикрутил кран.

— Устроил тут глушение зарубежных радиостанций, давно не слышала, — прокричала из коридора мать. — Звонит Феликс Чернов. Ты приехал или не приехал?

— Приехал, — Рафинад откинул защелку.

Галина Олеговна внесла в ванную комнату свой царственный бюст, свои роскошные бедра, несколько сглаженные возрастом, и золотистую копну волос, иссеченную седыми прядями.

— Не стой босиком на кафеле! — Она протянула трубку телефона, прикованную к длинному кольчатому шнуру. — Что ты жалеешь коврик!

Рафинад мокрыми руками принял трубку, взглядом выпихивая мать в коридор.