Коммерсанты

Давно Егор Краюхин не чувствовал себя персоной с серьезным заданием. Пожалуй, с тех пор, как ушел из милиции в вытрезвитель, соблазнившись халявой. А ему нравилось ощущать себя персоной, имеющей задание. Это главное, что прельстило его в предложении Ангела. Поначалу Егор покочевряжился. А что кочевряжиться, когда Ангел к стене его припер, говорит, не знал, что стал гонцом, так знай — лахудру твою, Веронику, зарядили ребята на перевоз маковой соломки и наркоты. И ты, стало быть, повязан, никуда не денешься, тем более ты мент, как ни крути, значит, дважды виноват. Но не кручинься, все путем. У нас группа небольшая, но крепкая, правда, одни костоломы, а нужен солидный человек, для деликатных поручений. Тем более с милицейским прошлым. Если что и дельных людей, старых своих дружков по службе, вербанешь. И оружие знаешь, и всякие милицейские секреты. Ничего, что выше сержанта не поднялся, даже хорошо, что выше сержанта не поднялся — меньше гонору, больше толку…

Ангел порешил направить Егора получить должок с маклерской конторы. Егор уже побывал вчера на объекте, в кафе у Политехнического института, прошел крещение. Именно там, в кафе, при виде волнения бармена Краюхин и почувствовал свою удачу, почувствовал, как в нем поднимается злое довольство собой, ощутил себя персоной, имеющей задание. Он тогда без всякого разрешения, на глазах бармена, налил себе бокал какой-то фиговины, да еще обронил нагловато: «Что ж ты, сука, законов не соблюдаешь, торгуешь спиртным, когда вся страна на трезвый путь становится по приказу Горбачева? Или тебе наш Генеральный не указ?!» Бармен и не пикнул, перебздел, клоп пивной. Не выставлялся, jchk этот толстяк Балашов. Но ничего, Краюхин не таких перемалывал в вытрезвителе. А то, что Балашов поддавши, Егор смекнул сразу, по шагам, сказывалась практика.

Как алкаши ни хитрят, ни выеживаются, Краюхина не проведешь…

Краюхин снисходительно поглядывал на Балашова круглыми безресничными глазами, пережидая, когда этот закончит переговоры.

— Что ж ты в игры играешь, — бухтел Балашов в трубку. — Прошлый раз приходил порученец, так сразу было ясно, что за персона. А этот? В какой канаве ты его подобрал?! — Балашов бросил трубку на аппарат и сцепил толстые пальцы рук. Лицо его забурело, налилось тяжестью.

— Кончай кино, Петр Игнатыч, гони должок и гуляй месяц, — Краюхин поднял телефонный аппарат, перенес на стол, за которым сидел Ашот, и проговорил с улыбкой: — Звони, Карапет.

— Я не Карапет, я Ашот, — произнес Ашот. — Ашот Савунц.

— Ты Карапет, — Краюхин повернулся спиной.

— Я — Ашот, — голос маклера деревенел.

— Ты — Карапет. И будешь Карапетом, — Краюхин застегивал пуговицы малахая. — И дети твои будут Карапетами, — он еще что-то хотел добавить, но не успел.

Маленький Ашот вскочил с места, словно катапультировал. Подпрыгнул и сильным ударом сбил шапку с башки Краюхина. Шапка серым ядром скользнула по столу Балашова, сметая бумаги, подставку для карандашей, какие-то листы. Все это с шорохом и стуком попадало на пол. Краюхин в изумлении обернулся. Яростные черные глаза горели перед блеклыми гляделками Краюхина, один из которых, казалось, предусмотрительно спрягался в фиолетовую щель.

— Ты что, ты что?! — испуганно бормотнул Краюхин и оттолкнул от себя маленького человечка.

Ашот, отпрянув, успел поддать Краюхина кулаком в живот. Краюхин чуть согнулся и стоял, дрожа, не зная, куда садануть юлой вертящегося вокруг него маклера.

— Ты чего, ты чего?! — продолжал выкрикивать Краюхин и наконец, выбрав момент, пнул ногой Ашота, профессионально, по-милицейски, в низ живота.

Ашот взвыл, прижал ладони к паху и закатил глаза. Балашов вылез из-за стола, подошел сзади к Краюхину, обхватил его тяжелыми руками и, притянув к своему объемистому брюху брыкающегося порученца, неудержимо, точно бульдозер, мелкими и быстрыми шажками попёр его к выходной двери, плечом распахнул обе половинки и вышвырнул Краюхина на площадку, успев напоследок еще поддать коленом, отчего бедняга ухнул куда-то в темнеющую горловину лестницы. «А деньги?!» — успел проорать Краюхин.

— Хрен вам в ухо! — поставил точку Балашов.

Племянница Катя подскочила к двери и метнула на площадку шапку с черными тесемками, захлопнула дверь и щелкнула замком.

Ашот сидел в углу кушетки и тихонечко подвывал, растирая промежность. Балашов сел рядом, тронул ладонью колено маленького маклера.

— Ашот, Ашот… Почему обиделся? Ну, Карапет, подумаешь. У меня в армии был лейтенант, его звали Карапет, что особенного?

— Я Ашот, я Ашот, — пыхтел маклер, продолжая массаж.

— Ладно, Ашот так Ашот, — согласился Балашов. — Теперь, по крайней мере, я знаю, как выглядит твоя задница, — и, отдуваясь, тяжело поднялся с неудобной кушетки. Прихватил со стола телефонный аппарат.

Вернулся к себе, немного посидел в неподвижности, придвинул телефон, достал записную книжку, перелистал…

— Что-то не найду, — процедил Балашов. — Катерина, где номер Чингиза Джасоева?

— В общежитии?