Коммерсанты

Последнее время Чингиз все увлеченней вникал в премудрости финансовой науки. Его ставили в пример на факультете, предлагали перевести на дневное отделение. Одно время он решил, наоборот, уйти в заочники, постараться как можно быстрей разделаться с институтом, сдать большинство экзаменов экстерном. Но с некоторых пор почувствовал почти физический кайф от занятий. Токи, что будоражили его каждодневными заботами, широко и свободно находили ответ в книгах, набранных в библиотеке института. Это увлечение как азартная шра. Феликс и Рафаил Дорман относились к его теоретизированию снисходительно. Их, закончивших холодильный институт, заботы Чингиза оставляли равнодушными. Если возникали проблемы, они заглядывали в книгу. Или звонили специалистам, консультировались. Может быть, и Чингиз так же поступал бы, имея навык, но он жил своими законами. И еще — родители! Мать в каждом письме требовала, чтобы Чингиз не бросал институт, не позорил семью, в которой все имели высшее образование. Что она скажет соседям?! Не получишь диплом — домой не возвращайся, на порог не пустим. Поначалу Чингиз смеялся над слабостями родителей, но постепенно их настойчивость «достала» Чингиза. Послушание родителям — краеугольный камень кавказского воспитания — генетически закладывалось детям на протяжении веков и было столь же непреложным, как законы мироздания. Законы эти ослабевали, когда дети покидали родину, а иной раз вроде бы и начисто исчезали. Но все равно след их оставался, вызывая у одних цинизм, как ответную реакцию, а у других — сентиментальную нежность и чувство вины. Были и третьи — к ним относился Чингиз — те, которые совмещали в себе и цинизм, и сентиментальную нежность…

Татьяна вернулась в комнату так же шумно и стремительно, в халате, застегнутом на все пуговицы.

Лицо ее без макияжа, распаренное душем, выглядело простым и бабьим.

— Мне тоже принять душ? — игриво проговорил Чингиз, преграждая дорогу.

— Как хочешь, — сухо ответила Татьяна и, увернувшись, прошла к шкафу, разгоняя волну свежести и мыла. — Мне некогда, я опаздываю.

— Сразу и некогда. Нам много времени и не надо, для настроения.

— Раньше бы думал. Теперь мне некогда.

— Раньше звонил Балашов, помнишь, я у него работал в кооперативе. Тот, на которого «наехали» бандиты, я тебе рассказывал. Балашов вообще хочет закрыть контору, перейти ко мне, в «Куртаж».

— И привести с собой тех бандюг, — проговорила Татьяна.

Чингиза кольнула эта фраза, он и сам подумал, но…

— С нами им будет трудней. Во-первых, мы и сами с усами, во-вторых, у нас нет наличных денег и, думаю, не будет. Все в контрактах, все на счету…

— Надо будет — найдете, — перебила Татьяна. — Вас по одному сушить будут. — Татьяна вытянула из шкафа костюм и скрылась в соседней комнате, защелкнув замок…

Честно говоря, поводов для негодования у Татьяны было более чем достаточно. Три недели Чингиз не являлся, только позванивал, ссылаясь на занятость. Наконец сообщил, что сегодня обязательно придет, соскучился. Татьяна отправила дочь к матери, наготовила всякой вкуснятины, прождала весь день. К вечеру Чингиз явился навеселе и с учебниками…

— Сама виновата, — крикнул Чингиз в глухую дверь. — Зачем сказала, что звонил Балашов? Вот я и поехал. Немного посидели. Я и не пил совсем, только понюхал.

— Пьян был в стельку, — ответила из-за двери Татьяна. — Попрошу соседа Федорова тебя усыновить, будете на пару кирять. Я еще и ту пятницу, блин, не забыла.

В ту пятницу Татьяне достали билеты на какой-то концерт в Октябрьский зал. Ажиотаж вокруг концерта был большой, люди стояли в кассу с ночи, а Татьяне принесли билеты в гостиницу. Чингиз не любил этих дрыгунов, электронных певцов, в последнее время их развелось, как тараканов. Но не в этом дело, он пошел бы посмотреть на полный зал кретинов, что дергались в такт какофонии, но увлекся междусобойчиком на кухне у Толика Збарского. Что стало с билетом, Чингиз до сих пор не знает, кажется, Татьяна все же пошла на концерт, Чингиз звонил, ее дома не было, сосед Федоров донес, что Татьяна расфуфырилась и куда-то дунула…

— Хочешь, я куплю билеты, — проговорил Чингиз в дверь. — Поет этот, забыл фамилию. С женской прической и напудренным лицом, чистый педераст. Открой дверь, дело есть.

— Все твои дела не здесь, — Татьяна вышла из комнаты в строгом служебном костюме, с искусственным цветком в петлице. — И вообще, нам надо поговорить. Ты останешься или уйдешь?

— Останусь, — улыбался Чингиз. — Слушай, почему ты считаешь, что я переменился? Почему тебе не нравится, что я купил себе костюм?

Татьяна вскинула лицо. Ее странной формы глаза — суженные к переносице и овальные у висков, точно косточки от слив, — холодно смотрели на Чингиза.

— Потому что ты купил костюм без меня, это первое. Я сейчас разговаривала по телефону почти полчаса. О чем я говорила? Скажи?

Чингиз развел руками, не понимая, куда Татьяна клонит.

— Ты понятия не имеешь, хоть я и громко говорила. Не знаешь, да? Потому что тебе стало безразлично — есть я рядом или меня нет. Было бы не безразлично, ты бы подслушал, о чем я говорю так долго.