Коммерсанты

— Нет… Он еще оставлял какой-то Татьяны… Вот, нашел! — и, считывая со страницы блокнота цифры, Балашов принялся медленно накручивать диск, словно раздумывая — звонить, нет?

Телефонная трубка хранила тепло Татьяниной ладони. Еще бы! Татьяна сжимала трубку не менее получаса. И едва закончился разговор, как телефон вновь затрендел. Татьяна подняла трубку, выслушала и молча протянула Чингизу.

— Алло, — Чингиз прижал плечом трубку. — Петр Игнатович?! Я ждал вашего звонка. Согласны? Завтра я постараюсь уладить формальности в нотариальной конторе у Фрунзенского метро… Да, да, я вас хорошо слышу. — Чингиз выбил из пачки «беломорину», прикурил и, сдвинув удобней низкую скамеечку на кривых узорных ножках, присел. Он слушал, изредка вставляя короткие, ничего не значащие слова-отметины, знак того, что слушает внимательно, не дремлет.

Татьяна входила-выходила из комнаты, занимала себя какими-то пустяковыми заботами: то чайником, то кастрюлей, то тряпкой, то еще чем-то. Чингиз натыкался на нее взглядом случайно, поглощенный телефонным разговором. Прихватив банное полотенце, мешочек с мылом и шампунем, Татьяна покинула комнату, с силой хлопнув дверью. «Что она злится?» — спросил сам себя Чингиз, продолжая слушать Петра Игнатовича… В конце разговора он еще раз подтвердил, что приглашает Балашова на работу в «Крону-Куртаж», и попросил передать Ашоту, что завтра с утра оформит документы на сделку с вином и обрезными досками.

Чингиз оставил телефонную трубку и вновь разжег потухшую папиросу. Люстра перевернутой елкой отдавала просторной комнате яркие к ночи огни своих шести ламп. Свет проникал повсюду, как воздух, казалось, свет пронзал даже ковер, за которым пряталась дырка от пули, пущенной в устрашение бывшего мужа Татьяны. Чингиз выменял пистолет в части, где когда-то служил, у знакомого сверхсрочника на джинсы и ношеные кроссовки. Тогда же он увез из Кингисеппа полевой бинокль и еще кое-какую военную мелочевку, с чего, и началась его фарцовая мутня. А мог бы увести танк или пушку, жаль, не было на них охотников, пристрелки на просторах страны тогда только начинались и ничего, кроме испуганного недоумения, не вызывали. Это сейчас, в конце 1989 года, можно было бы подумать о перепродаже оружия в расчете на нестыдный профит. Все чаще и чаще Чингиза занимала мысль, что нет преград для серьезного и богатого бизнеса. Что кажется на первый взгляд несбыточным и наивным, на поверку оказывалось не таким уж и несбыточным и наивным — надо только не терять уверенность и не бояться молвы, меньше задаваться мыслью, что думают окружающие. Они всегда — по мере твоего успеха — будут думать о тебе брезгливо вслух и со жгучей завистью про себя, такое уж человеческое гнильцо. Не надо их дразнить своим благополучием, кроме коротких минут утоления собственного тщеславия, никакого толку не будет. Вот и сегодня, при встрече с этим Мишей… Конечно, Миша сукин сын, но все можно было проделать тоньше, умнее. И Ашоту надо было оставить больший процент. Конечно, обратного хода нет, самое опасное выглядеть в бизнесе сентиментальным, но впредь надо думать. А главное — пожалуй, самое главное — не бросать слов на ветер, не болтать впустую. Мысль Чингиза вновь откатилась к хитрецам из «Катрана», к генеральному директору Женьке Нефедову. Наказать этих прощелыг примитивным мордобоем неинтересно, только что потешишь самолюбие. Надо наказание провернуть с пользой для «Кроны», а лучше с пользой для «Кроны-Куртаж», если Феликс согласится передать решение конфликта ему, Чингизу…

Из коридора послышался шорох, словно разворачивали рулон пергаментной бумаги, и через паузу донесся размеренный бой часов славного мастера Винтера. Один удар, второй, третий… Шесть часов! К семи Татьяна уйдет на работу в ресторан при гостинице «Мир», и можно будет посидеть, добить «банковский учет». Чингиз уже сдал зачет по этому предмету профессору Гулю, теперь предстоит экзамен. Интересно, выздоровеет ли профессор — на кафедре поговаривают, что он ложится на операцию и экзамен будет принимать доцент Суворов, полный мудак, фамилию позорит…