Коммуна

23 марта 1871 г., 6 ¹/₂ час. утра

Я только что оставил дворец, в котором заседает собрание, и ухожу с самым тяжелым чувством. Заседание кончилось одной из тех ужасных парламентских бурь, подобную которой можно найти разве только в анналах Конвента; но когда перечитываешь мрачные страницы нашей истории конца прошлого века, всегда находишь известное утешение в развязке трагических перипетий драмы. Родина, Республика из этих кризисов выходили еще более великими, и в результате самых бурных споров рождались героические решения.

Ничего подобного не найдете вы в моем рассказе.

Две первые трибуны правой галереи справа открылись, зрители, наполнявшие их, поднимаются и уходят, и там появляются 13 мэров Парижа в шарфах, перевязанных крест-накрест.

Тотчас же на всех скамьях левой раздаются бешеные аплодисменты и крики:

– Да здравствует Республика!

Иные кричат еще:

– Да здравствует Франция!

В ответ на это на некоторых скамьях правой подымается уже не гнев, а какая-то дикая ярость, бред, слышатся угрозы; мэрам грозят кулаками.

Несколько депутатов бросаются к трибуне, где все еще надрывается несчастный Баз; грозят кулаками ему и председателю. Стоит невообразимый, неописуемый шум.

Наконец – вероятно, от изнеможения, – шум несколько затихает, крайние правые надевают свои головные уборы и направляются к выходу.

Председатель, не перестававший звонить в продолжение всей этой бури, тоже надевает шляпу и объявляет заседание закрытым, ввиду того что распорядок дня исчерпан.

Волнение на трибунах достигает предела; зала понемногу пустеет.

Но там остаются еще бедные мэры, застывшие в растерянных позах, с лицами, полными отчаяния. Арно де Л’Арьеж присоединяется к ним, и они выходят последними.

Выходя, я встречаю женщин из лучшего общества, известных своим умом и благородством, с трудом сдерживающих свои слезы: так подействовало на них зрелище, свидетельницами которого они только что были. Как я их понимаю! Разве не слезами должна быть написана мрачная страница истории последних месяцев! Вот как господа из Версаля понимали соглашение[102].

– На вас, – закричал Клемансо, обращаясь к собранию, – падет вина за все, что произойдет.

Флоке к этому добавил:

– Эти люди – сумасшедшие!

Действительно, они сошли с ума от страха перед революцией. Но разве другого приема мог ожидать тот, кто имел намерение разговаривать с этими бесноватыми!

Большая часть мэров уцепились за последнюю попытку соглашения (которая не удалась): Дориан[103] – мэр Парижа, Эдмон Адан[104] – префект полиции, Ланглуа[105] – командир национальной гвардии: такова была эта программа.

Но в то время, как ее вырабатывали, Ланглуа собирал батальоны «порядка» и концентрировал их у «Гранд-Отеля». Эдмон Адан отказался. Когда адмирал Сессэ добился в Версале утверждения своего назначения, он велел расклеить афиши, в которых объявлял о согласии Национального собрания охранять республику и даровать Парижу муниципальные вольности, выборы в кратчайший срок, закон об отсрочке платежей и квартирной платы.