Коммунальные конфорки

Мирон вытер вспотевшую ладонь о штаны и протянул руку. Маленькая ладошка, протянутая в ответ, утонула в руке Попова. Его сердце екнуло. Он с ужасом понимал, что не может отпустить эту доверчивую руку, и не знал, что делать дальше. Мирон никак не мог подобрать уместных приветственных слов. Даже простая фраза «проходите, раздевайтесь» прозвучала бы двусмысленно и пошло. Он просто молча кивнул и прошел в комнату, где у батареи ждал соскучившийся по сучьей ласке Нерон.

Пес посмотрел на хозяина и встал. К ужасу Мирона, его хозяйство было уже готово к осуществлению процесса.

Это был полный нокаут. Мирон на какое-то мгновение даже потерял дар речи. Нерон, расправив плечи, с видом серийного насильника приближался к несчастной Коко, испуганно жавшейся к хозяйке.

– Стоять! – рявкнул Попов старший.

Нерон удивленно замер.

Девушка совсем растерялась и начала оседать на пол. Мирон легко подхватил ее на руки.

Куда было нести бедную Риммочку?

Ну разумеется, в квартиру двумя этажами ниже, к моим бабушке и дедушке, которые готовы были взять под свое крыло всех, с кем сталкивала их жизнь. Оставив девушку на попечение бабушки, Мирон, взяв папу в помощники, отправился наверх доигрывать собачью свадьбу.

Тем временем бабушка с дедушкой выяснили, что Риммочка живет с тетей на Владимирском проспекте и учится в Педагогическом институте, а в свободное время ходит в секцию художественной гимнастики при доме культуры. Тетка ее не балует, скорее, держит в черном теле, но выхода нет, потому что часть стипендии Римма должна отдавать за жилье, да еще надо исхитриться посылать деньги маме и брату в Мелитополь. Про папу она промолчала, а понятливые бабушка с дедушкой и не стали спрашивать.

Так вот, у тетки есть знакомая, которая сама постеснялась пойти по столь интимному поводу, так что отправили не посмевшую возразить Риммочку. Пока немного пришедшую в себя девушку расспрашивали и отпаивали чаем, я прошмыгнул на лестничную клетку. Обычно таинство оплодотворения происходило за плотно закрытыми дверями, а мне строго-настрого запрещалось присутствовать при процессе под предлогом того, что собаки могут меня покусать. Сегодня в суматохе мне удалось тенью проскользнуть на лестницу, подняться на два этажа и спрятаться в лабиринтах ленинградской коммуналки под дверью Мироновой комнаты.

За дверью, кажется, дрались. Во всяком случае слышались громкие голоса, сопение, возня, звон разбивающихся предметов.

– Ну, попал?

– Ни черта не попал!

– Ты что, ноги нормально раздвинуть не можешь?!

– Да я раздвигаю!

– Идиот! Собаке раздвигай!

– Не туда! Куда суешь?!

Тут раздался страшный грохот, собачий визг, лязганье зубов, сдавленный вопль, а потом все стихло. В дверях показался Мирон с окровавленной рукой и в ужасе уставился на меня, сидевшего на корточках у двери.

Я, забыв о запретах и обещаниях, бросился вниз с криком, что Мирона покусали, а папу, наверное, съели.

Дедушка с несвойственной для его возраста прытью через несколько ступенек рванул на верхний этаж и захлопнул дверь. Через пару минут раздался гомерический хохот. Из квартиры вывалились целый и невредимый папа, дедушка, слегка цапнутый в сексуальных битвах Мирон с довольным Нероном и немного смущенной Коко.

Увидев окровавленную руку Мирона, Риммочка опять ахнула и привычно покачнулась. Мирон не без удовольствия подхватил ее.

На этом все, собственно, и закончилось.

С тех пор он так и носил свою дорогую Риммочку на руках.

* * *

А потом они съехали.

Риммочка же осталась в моей памяти Дюймовочкой из сказки. Конечно, Мирон не тянул на эльфа, скорее, он был похож на Гулливера, но конец у этой истории тоже был счастливый: они поженились и жили долго и счастливо.

Что касается сказки Андерсена, меня всегда мучил один вопрос: что почувствовала мама Дюймовочки, не увидев свою дочку в ореховой скорлупке на подоконнике? Я так ясно себе представлял, как она рыдала и металась в поисках девочки. И если это сказка со счастливым концом, то почему эльф и Дюймовочка, поженившись, не вернулись или хотя бы не навестили бедную маму? Я долго мучил родителей, бабушку и дедушку этим вопросом. Меня не устраивали невразумительные объяснения, что это только сказка.

Жизнь сама подсказала ответ. Как часто в эйфории, упиваясь минутой славы, мы забываем тех, кто незримо был с нами на пути к успеху. И только когда они уходят из жизни, мы осознаем глубину и невосполнимость потери и, глядя в прошлое, жалеем о несказанных словах благодарности, о том, что поскупились когда-то на взгляд или прикосновение, которые могли бы сделать бесконечно счастливыми тех, кто просто и беззаветно любил нас. Воспоминания об этих людях, сначала четкие, как лица на фотографиях, со временем желтеют и теряют свою яркость, становятся тусклыми и расплывчатыми и окончательно тают, чтобы вдруг однажды во сне проявиться ясно и отчетливо, как будто мы расстались только вчера.

Глава восьмая. О пионерах-самогонщиках, или Практические занятия по произведениям Гайдара