Коммунальные конфорки

Бабушка Геня выросла в местечке под Витебском. Была она старшей дочерью в многодетной семье, поэтому ей приходилось не только заботиться о младших, но и вести хозяйство. Она даже умела доить корову. Дедушка хвастался, что в армии тоже доил коров. То, что их звали женскими именами, меня не удивляло, бабушкину корову, например, звали Маня, но что делали коровы на танковых полигонах, я так и не понял, хотя их там, похоже, было много, и имена у них были довольно редкие даже по городским понятиям.

Так, однажды к нам пришла бабушкина приятельница, которую звали Регина. Я, желая блеснуть воспитанием, вежливо поздоровался и неуклюже попытался сделать приятное, сказав, что таким красивым именем звали корову, которую дедушка доил в армии. Комплимент, как и вечер, не удался, дама ушла, даже не попробовав бабушкиных фирменных булочек с корицей, а дедушка свалил к соседу, обруганный и бабушкой, и мамой. Досталось и папе, который попытался заступиться, аргументируя, что он бы тоже доил, если бы на флот пускали коров или хотя бы коз. Мама отбрила, что, судя по папе, на кораблях и так одни козлы и бараны. На этом все надулись и разошлись по углам.

Я же, послонявшись от папы к маме в безуспешных попытках их помирить, отправился вслед за дедушкой в квартиру ниже этажом.

Там была коммуналка с тремя жильцами. Кто-то в паспортном столе был, по-видимому, большим поклонником русской литературы девятнадцатого века и поселил в одну квартиру слесаря Мазаева, учительницу Зайцеву и старушку Некрасову.

Точную дату рождения Клавдии Мефодьевны Некрасовой не знал никто. Казалось, что она жила в своей комнате с окнами во двор со дня постройки дома. Сколько я ее помню, она не менялась, ходила в одном и том же драповом пальто, лишь летом переодеваясь в вязаную кофту, и в неизменном фартуке и платочке. Карманы фартука словно были бездонными. Она доставала оттуда конфеты детям, корм голубям и даже косточку для Двойры. Расул поставил для Мефодьевны скамеечку перед парадной, во дворе, там она и сидела часами, если позволяла ленинградская погода. Все мамаши оставляли ей коляски, пока бегали по магазинам, а она с удовольствием нянчилась с младенцами, подкидывая их на еще крепких руках.

Каждый день она неизменно следовала с бидончиком в магазин-низок, покупала литр молока и четвертушку круглого за шестнадцать копеек, раз в неделю кусочек постной грудинки, и там по мелочи – пару картофелин, свеклу, кочан капусты. Никогда не лезла без очереди, хоть и пропускали, отрицательно качала головой и терпеливо ждала.

Продавщица Нина, завидев ее, зычно спрашивала:

– Ну что, Мефодьевна, как всегда?

Старушка Некрасова согласно кивала и протягивала чистый бидончик. Осмотревшись, просила сто граммов ливерной или сто пятьдесят российского.

Бабушка как-то спросила:

– Что ты, Мефодьевна, каждый день ходишь? Давай мы тебе по-соседски поможем – на зиму мешок картошки притащим, или продуктов на неделю принесем.

– Нет, Генечка, спасибо! Я сама. Знаешь, пока двигаюсь – живу.

Что ж, это как раз было понятно.

Так и ходила бы Мефодьевна себе в магазин каждый день, да, на беду, в школе начали проходить Гайдара – «Тимура и его команду».

* * *

Тут требуется небольшое отступление.

Литературу в четвертом классе местной школы преподавала Ольга Альбертовна Зайцева, жившая в квартире с Мефодьевной.

Ее дед, Илья Евсеевич Зайцев, был зажиточным купцом, держал небольшое кожевенное производство, имел свой дом в Санкт-Петербурге и загородное имение в поселке Ильжо неподалеку от Луги. Во время революции купца, как водится, пристрелили, безутешную вдову с детьми уплотнили. Оставшиеся Зайцевы сгинули во время войны, а кого не дострелили немцы, тех сгноили в лагерях сталинские соколы. Чудом выжила одна Ольга Альбертовна. Дом, где ее семья жила раньше, экспроприировали, в комнате, которую ей оставили, находиться было морально тяжело, и путем несложного обмена она получила жилье в коммунальной квартире на улице Воинова.

Переехала с нехитрым скарбом: старинными фотографиями и какими-то дорогими сердцу мелочами, которые удалось сохранить в революционное лихолетье и не обменять на еду во время войны. Да и это почти все пропало в пятидесятые, когда уводили мать Оленьки по доносу соседки, метившей на одну из комнат Зайцевых. Саму Олю почему-то не тронули – может, просто-напросто про нее забыли. В Ленинграде ей попасть в институт не светило, поэтому она уехала к тетке в Воронеж, закончила там педагогический факультет, поработала по распределению в Кустанае, а потом все-таки перебралась в Ленинград и устроилась работать в школу учителем русского и литературы.