Коммуникативные агрессии XXI века

В среде теоретиков журналистики и политологов информационные войны давно рассматриваются в качестве объективного феномена медийной и политической жизни, но при этом выводятся за скобки демократического функционирования журналистики. И это объясняется тем, что информационная война, как и всякая война, очень далека от этики рыцарского турнира и ведется самыми разными средствами, в том числе с применением дезинформации аудитории, внушения ей ложных представлений, а все это противоречит установкам прессы демократического общества, для которой «факт священен, мнения свободны». При этом постулируется, что «ни в одной свободной стране не существует официальной организации или ведомства “прессы”, как нет и неизменных правил управления ею»95. Следовательно, участие журналистики в информационных войнах – добровольное или направляемое – выводит ее за пределы общедемократических процессов. Однако «истина, за которую выступают апологеты сбалансированности “священных фактов” и “свободного комментария”… все равно остается их субъективным мнением о факте»96, которое следует за политической позицией журналиста. Факт может быть подан односторонне, дополнен сомнительными сведениями или вовсе «забыт», мнения учтены не все, а некоторые из них представлены читателю / зрителю как заведомо неверные или вовсе удалены из эфира.

«Ведущий американского телеканала “Фокс ньюс” во время пятидневной грузинской войны 2008 года пустил в прямой эфир интервью двух женщин, предвкушая, что те начнут ругать Путина, но женщины заявили, что войну развязал Саакашвили… Ведущий быстренько оборвал интервью и запустил рекламу»97. В телепередаче BBC при обсуждении военно-политического кризиса в Сирии принял участие бывший начальник британской военной разведки адмирал Алан Уэст, высказав не вписывающееся в мейнстрим британских медиа мнение. И тут же ведущая телепрограммы обвинила его: «Учитывая, что мы ведём информационную войну с Россией на стольких фронтах, вы не считаете, что об этом, возможно, нецелесообразно говорить публично, учитывая ваше положение и ваш профессиональный опыт?»98. Так что на практике, при обострении политической ситуации, принцип объективности нарушается и участие журналистики в информационных войнах становится очевидным.

Таким образом, медийная практика побуждает еще раз присмотреться к феномену информационных войн. Вопрос не в том, чтобы поправить теоретические представления прошлого века, в этом нет необходимости, так как есть положение о партийности прессы, объясняющее, почему в политическом отношении разные газеты по-разному оценивают одно и то же событие, по-разному освещают один и тот же факт, при этом оставаясь в убеждении, что именно они объективны и свободны в своих мнениях. На повестке дня вопрос более серьезный – о приобретении информационными войнами нового качества, соответствующего XXI веку. Поставленный вопрос следует рассматривать с учетом новых реалий времени – в контексте «перехода от вертикальной модели распространения политической информации в традиционных СМИ к сетевым моделям распространения политического контента на основе активного использования горизонтальных связей между интернет-пользователями»99, а также массовизации медийных процессов – «информационного изобилия»100. В результате, как пишет Джанни Ваттимо, «к микрофону прорвались меньшинства всех видов»101, непосредственно вступая в медийные конфликты. Массовизацию участия в информационной войне определяет не число вовлеченных в нее СМИ, а социальная неопределенность ее новых «рекрутов», когда журналисты и профессиональные идеологи растворились среди Интернет-пользователей – «меньшинств всех видов», ставших добровольцами информационных войн массового общества. Так XXI век ознаменовался новым феноменом общественной жизни – коммуникативными агрессиями.

Еще недавно термин характеризовал наиболее активную фазу информационной войны, в настоящее время – иное качество медийных столкновений. Если под субъектами информационных войн подразумевались политики, идеологи, журналисты, доминировали вертикально направленные коммуникации – от коммуникатора к его аудитории, то теперь на авансцену вышли коммуникации по горизонтали – новая сетевая среда информации включила в себя разные социальные страты, хотя и сохранила в медийных столкновениях ключевые позиции за профессиональными субъектами медиа, при этом число субъектов информационных войн расширилось за счет массовизации медийных процессов.