Коммунисты

А Ламиран потому именно и прикатил сюда, что два дня не имел связи с дивсанотрядом, так как находился у чорта на куличках с командными пунктами дивизии; танки дивизии еще разбросаны по Бельгии вместе с другими соединениями, а части мотопехоты, согласно приказу, отходят к юго-западу для переформирования, но уже без своих средств нападения. Повидимому, командование поторопилось, руководствуясь непроверенными сведениями. На востоке фронт держится, мы просто приняли вырвавшиеся вперед авангарды противника за массированное наступление. На юге — другой разговор, вы сами видели, как бежит 9-я армия у нас на правом фланге! Да, там дело дрянь, совсем дрянь!

Все это хорошо, но где же немцы?

Вчера они заняли Гиз. В Сен-Кантене паника. А Сен-Кантен они не взяли? Ну, нет, это уж, знаете, слишком! — Куда вы эвакуируетесь отсюда, Давэн? — Пока что, если удастся, на Альбер… — Ламиран покачал головой: — Подумайте, какой разрыв! Как это затрудняет операции! Ведь я только сегодня утром с дивизионного КП эвакуировался на Валансьен! Можете себе представить: мне пришлось реквизировать машины кавалерийского корпуса, потому что машины санотряда — мои законные средства эвакуации — были вне пределов досягаемости! Теперь я наконец-то знаю свое новое место назначения: мы едем вместе, мой КП будет в трех-четырех километрах от вашего, немного поближе к Камбрэ, только и всего! Дивизия будет оборонять район к югу от Камбрэ, думаю, фронтом на восток, возможно, я и ошибаюсь… но, между нами говоря, без танков, без своих танков…

* * *

Вечером 17 мая, в то время как Жан де Монсэ на машине проезжал Маркуэн в направлении населенного пункта немного западнее Камбрэ, за шоссе Камбрэ–Бапом, Жан-Блэз и его зуавы доплелись из Солема до предместий Камбрэ. Ноги у них были стерты в кровь. Поклажа их не слишком обременяла, они захватили только то, что можно завернуть в плащ-палатку, но как-никак карабин и патроны… А переход они сделали отнюдь не тридцатикилометровый, как полагается по уставу: выйдя на рассвете с Берлемонской мебельной фабрики, они почти покрыли это расстояние к полудню, когда мы расстались с ними в Солеме. Однако войска уходили и оттуда, Жан-Блэзу с товарищами сказали, что им тут делать нечего и чтобы они поворачивали на Камбрэ. Еще девятнадцать километров… Хотя шли они целых шесть часов, с долгими привалами, но все-таки совсем выбились из сил, когда в городских предместьях их засосал поток беженцев, сплошной поток, разбухавший на каждом перекрестке; в нем попадались еще и бельгийцы, и жители Арденн и Эна и всех попутных деревень, начиная от границы, — одни несчастные увлекали за собой других, и те, в свою очередь, бежали, бросая дом и словно подчиняясь закону приращения. Зрелище было душераздирающее: усталость, голод, грязь, плач детей, отчаяние стариков, трагические сцены по обочинам дорог — больные умоляли близких бросить их; рассказывали, что километрах в двадцати отсюда в толпе вспыхнула своего рода эпидемия самоубийств… а потом нагрянули вражеские самолеты, стали кружить над толпой, поливать ее пулеметным огнем, люди бросились в поля, оставляя трупы, которые солдаты успели лишь оттащить в сторону, чтобы очистить дорогу французским танкам.

Жан-Блэз решил переждать в Камбрэ, когда схлынет толпа. Ему сказали, что здесь стоит какая-то мотодивизия. Ничего, еще успеем явиться в штаб дивизии, сперва надо выспаться. Зуавы прямо на ногах не держались. Местные жители пустили их к себе в дом, откуда сами уходили; в их распоряжении оказались кровати с пуховиками, можно было даже раздеться. Но ни один из солдат не выдержал — как стояли, так все и повалились на перины, в лучшем случае скинув башмаки…