Коммунисты

Выехав из ворот Лоосской тюрьмы, капитан де Сен-Гарен, как всегда, был поражен своеобразием пейзажа, к которому никак не мог привыкнуть. По окончании процесса депутатов-коммунистов его тотчас же командировали в Лилль, где производилась, так сказать, концентрация зловредных элементов со всех концов угольного района. Сен-Гарен набил себе руку в ходе следствия по делу парламентской фракции коммунистов и стал, можно сказать, специалистом. Уж он-то знает этих людей, умеет их допрашивать, находить для сего подходящие приемы и так далее… Жизнь в здешних краях трудная, как у текстильщиков, так и у горняков, что благоприятствует деятельности агитаторов. Предстояло много поработать, чтобы навести порядок. А тут еще, начиная с 10 мая, в Лилль, то есть в Лоосскую каторжную тюрьму, стали пересылать самых опасных заключенных из других тюрем, — например из Бетюнской. На обязанности Сен-Гарена лежала механика допросов: «припирать к стене», запугивать, запутывать, вытягивать и сравнивать показания, а податливых увлекать на путь признаний, — словом, всячески выпытывать сведения о партии, которая, даже будучи распущенной, оставалась грозной, — и особенно стараться выведать сведения о ее руководителях — да, главное, о руководителях. От некоторых ренегатов узнали, что руководителей обычно укрывают в пролетарских районах: под охраной рабочих, — докладывали предатели. И, может быть, те самые люди, которых все еще не удается схватить, скрываются в департаментах Нор и Па-де-Кале. Тем более, что близость границы дает возможность держать отсюда связь с бельгийскими коммунистами. Доносчики утверждали, что в окрестностях Лилля видели Мориса Тореза, Раметта, Жака Дюкло… Но так как о том же доносили из альпийских департаментов и с испанской границы, то эти сведения были не очень правдоподобны. А впрочем, как знать!..

Пока что капитан де Сен-Гарен изучал материалы следствия, распределял заключенных по категориям, вызывал их для дополнительных показаний. Право, эти политические — какая-то особая, новая для него порода людей. Упрямый народ, их не могли сломить никакие карцеры и никакие карательные меры. Хитрецы! Нарочно отвечают следователю на своем северном наречии, а разве культурный человек может понять в нем хоть слово? Перед капитаном проходили рослые белокурые люди, уже начинавшие лысеть к тридцати пяти годам, или низенькие коренастые крепыши, русые, черноволосые, рыжеватые, — словом, с шевелюрой всякой расцветки, с живыми глазами, вдруг вспыхивающими злым огоньком; все они исхудали — кожа да кости, у всех ввалились щеки, торчали скулы, а смотрите, какие дерзкие, — предъявляют требования! Допрашивать их было сложным делом, хотя Сен-Гарен и штудировал программу Коминтерна по той литературе, которой его снабдили в Париже во время процесса депутатов-коммунистов, но на прядильных фабриках он никогда не бывал, а горняцкий язык представлял для него бесконечные трудности, к тому же он не знал хорошенько, какая разница между забойщиком и откатчиком. Все же он провел соответствующую работу, рассортировал заключенных согласно приказу от 16 мая и немедленно после этого отправил первую партию политических в Реннский централ. Как раз нынче утром их повели под конвоем жандармов. Почему их отправили? Считали, что Лилль стоит слишком близко к бельгийской границе? Да нет, — просто в те дни так и сыпались приказы и тут же отменялись. В первые месяцы войны, для облегчения следствия, заключенных, как правило, сосредоточивали в местных тюрьмах. Отсюда — та роль, которую играла Лоосская тюрьма. Потом, когда в Париже началась паника, все перепугались, и тогда взяли верх сторонники ссылки в места отдаленные; имелись, например, сведения, что из тюрем Парижского района заключенных отправят в Африку. Так почему же из Фландрии не переслать арестованных в Бретань? Капитану де Сен-Гарену нужно было готовить к отправке следующую партию.