Коммунисты

Утром 18 мая капитан был приглашен на завтрак к супругам Дебре, проживавшим в предместье Буа-Блан. От Лооса туда путь немалый, и капитану некогда было полюбоваться редкостным пейзажем, все еще не потерявшим для него прелести новизны. Ах, право, все тут так и просилось на полотно! Хотя весенняя листва деревьев, насаженных между каналом Лилль–Ла-Бассе и тюрьмой, частью закрывала ее фасад, все же эта мрачная громада напоминала старинный офорт[618], достойный руки большого мастера, — например Пиранези[619]! Да одной гравюры и нехватило бы, чтобы передать сложный характер ландшафта. Если взглянуть на запад от тюрьмы — перед тобой по крутому склону цветут плодовые сады, спускаясь к зеленым лугам, домов уже никаких нет, широкий простор, вдали — рощицы… Идиллия! А с другой, восточной стороны перед глазами иная картина: скученные дома промышленной окраины Лилля, черные султаны дыма над заводскими трубами; канал поворачивает к северу и проходит под мостом, а по берегам его — здания совершенно фантастической архитектуры, в них было что-то вокзальное, заводское и адское — сразу и не поймешь! На том берегу канала, где ползут по рельсам длинные составы вагонов-цистерн, находится одно из предприятий Кульмана, связанное с его огромным заводом в Гарнее, к северу от Ланса. А на другом берегу, за мостом, вздымается такое удивительное, монументальное и непропорционально высокое здание. Глухие кирпичные стены тянутся, тянутся вверх, как будто скрывают какую-то тайну современности, — вся эта постройка напоминает картины итальянского художника Кирико[620], написанные в ранней его манере. Но все-таки что же это за вышка? Она тоже принадлежит заводу Кульмана? Всматриваясь в сложную архитектуру сооружений, имеющих, надо полагать, утилитарное назначение, военный следователь де Сен-Гарен осознает, как велико его невежество и невежество всех ему подобных… Знать, для чего существует все это сочетание кирпича и металла, этих башенок и блестящих или закопченных стекол, постигнуть самую суть круговорота материальных ценностей и кружения людей, смысл всех этих производственных процессов, запутанных, как кошмарный сон, — вот чего нам нехватает, чтобы понять, почему отсюда выходят такие люди: изможденные и непокорные упрямцы… непоколебимые упрямцы, отказывающиеся сообщать столь терпеливым капитанам сен-гаренам, какова структура неуловимой подпольной организации, действующей за пределами общества, вне его цивилизации.

И ведь здесь перед глазами не только двуликая картина: сельская идиллия и индустриальный пейзаж. На правом берегу канала разбросаны среди зелени последние дома Лооса (собственно Лооса, потому что тюрьма, стоящая на левом берегу, находится, в сущности, на территории Секеденского кантона[621]), и все они так напоминают особняки в парижских пригородах Отейль или Нейли. Это дома почтенных буржуа, выстроенные в парках, разбитых на участки; между высокими оградами с решетчатыми воротами извиваются узкие улицы. Сен-Гарен жалеет людей, поселившихся там: они пытаются создать для себя уютный мир, с деревьями и беседками, но не могут полностью отгородиться от окружающего ада, который гонит на них зловоние, дым и копоть.

Но все это мелочи, пустяки; даже скучный канал, кучи мусора и железного лома на его берегах, баржи, стоящие на причале (зачастую сдвоенные), неуклюжие, пузатые баржи, где плотовщики сушат на веревках свое нищенское тряпье, — все это ничто. Главное здесь другое, — то, что придает всему пейзажу характер необычайности и величия (да, надо прямо сказать — величия). Главное — это внушительное строение, которое можно охватить взглядом, только когда отойдешь от него подальше, в поле, — Лоос-Лилльская каторжная тюрьма! Смотритель тюрьмы, человек весьма учтивый, конечно, рассказал любознательному капитану историю своей вотчины, но, в сущности, что же тут осталось от Цистерианского[622] аббатства, основанного в XII веке? За два последних столетия было произведено столько переделок! Как-то трудно себе представить, чтоб у монастырей был такой мрачный вид даже в те времена, когда орден бенедиктинцев отличался строгим уставом. Здесь уже ничто не напоминает о Тьери Эльзасском[623], владетельном графе Фландрии, который по возвращении из Палестины принес в дар господу богу свой замок, — должно быть, потому, что никак не мог освободить от неверных гроб господень.