Компас

Вынужденный контролировать себя, чтобы не свалиться со стула, он в конце концов уснул, но это был неглубокий сон: полу-дрема, полу-бодрствование. Сознание не покидало его, но он оцепенел, и тяжесть, разлитая по телу, затуманила его мозг. Перестав сопротивляться, он подивился своему равнодушию: он заранее игнорировал и вердикт, который вынесет комиссия, и ее приговор предприятию, которое они устали отбивать от нападок. Он повторил в который раз: будь что будет. Цепляться за отсталый завод, который грозил превратить пол-области в пустыню, казалось глупым. Времена изменились, и схемы, которые раньше были в порядке вещей, сделались спорными и даже неприличными. Фирма достаточно поднялась на первомайском производстве, чтобы сменить род деятельности, забыть о своем маргинальном прошлом и трансформироваться в более респектабельную организацию.

Он говорил себе, что поступает правильно, что у него нет выбора, что ничего катастрофического не происходит, но в его душе скребли кошки: он затруднялся расшифровать таинственные знаки в виде аномалий, которые шли на них косяком. Не было сомнений, что на фирму наехал кто-то сильный, способный растереть их в порошок. Артем плюсовал одно к одному: ролик, снятый столичным режиссером и разрекламированный в интернете — раньше доморощенные проклятия на их голову ограничивались городской газетенкой. Комиссия с Асламазовым, требующим изощренного подхода, который Артем еще не продумал до деталей. Уголовная выходка Бухарцева, не склонного к правонарушениям и не замеченного даже в невинных проступках — и его задержание, причины которого оставались темными. Нечаянно выкопанная испанская дача Веры Федоровны — Артем никогда бы не догадался, что бухгалтерша, которая носила кофточки с рынка, щеголяла в корундовых кольцах и ездила на корыте, купленном в кредит, приобретает заграничные виллы. И странное, очень странное численное совпадение, режущее его слух — то ли жалобы, то ли контейнеры, то ли непонятно что, и этот последний штрих казался Артему особенно порочным. Нечто необъяснимое скалилось на него из сфер, куда простофиль не допускали. Компас приучил его верить в мистику, и он снова и снова повторял, как заклинание, загадочное число: тысяча триста шестьдесят восемь — и в который раз не понимал, что оно значит.

Он словно врос в сидение. Пассажиры невезучего рейса время от времени бунтовали, скандалили с обслугой и рвались из зала на волю, но Артем никуда не торопился и даже не шевелился.

Он забыл про время. Его телефон, который, пока он обживал зал, разрывался от звонков, теперь замолчал, и Артем пару раз проверил, есть ли вообще связь в забытом богом углу — он отвык от подобной невостребованности. Буря обходила его стороной, и Артем повторил себе: это к лучшему, пусть воюют без меня.

Он не докучал компасу, потому что, изобретая вопрос, каждый раз путался в формулировке, а пытать примитивный прибор на глобальную тему о том, что происходит в мире, граничило с кретинизмом.

Когда грозовой фронт прошел, небо прояснилось и объявили посадку, Артем лениво добрался до самолетного кресла. Он подчинился судьбе, которая несла его путями, известными ей одной. С тем же равнодушием, абстрагировавшись от флирта неуемной Анюты, он прибыл в Первомайск, где выяснил, что его никто не встречает. Эта мелочь добавилась в копилку парадоксов, Артем набрал директора завода Плоева и с трудом придал размякшему голосу деловую твердость.

Когда Плоев откликнулся, потрясенному Артему почудилось, что тот спит, и он даже проверил время на часах.

— Комиссия? — пробормотал Плоев рассеянно. — Отзаседала, все в порядке, Артем Сергеевич.

Артем взорвался, и его гневный рык привел Плоева в чувство. Директор засуетился, заизвинялся, посетовал, что его голова пухнет от дел, и пообещал сейчас же прислать машину. Приободрившись, Артем заходил между кресел. Необъяснимые ребусы множились: он приготовился встречать трусоватого Плоева в панике, в отчаянии, в суматохе, но такой меланхоличной размазней, как сейчас, он его не помнил никогда.

Напрашивался единственный вариант: что оставленная без попечения комиссия вскрыла все их фальсификации, и несчастный директор так накачался успокоительными, что перестал соображать — если тысяча триста шестьдесят восемь контейнеров с диакреном были правдой, он действительно мог не волноваться и спокойно сушить сухари.

Эти выводы не обрадовали Артема, но он примирился с ходом событий и в который раз повторил, как заклинание: будь, что будет.

Приехал директорский ординарец, пригласил Артема в машину и долго вез до Первомайска, а по пути Артему по-прежнему никто не звонил. Эта нетипичная тишина настораживала его, уже сам Артем опасался набирать Филиппа Макаровича, так как не знал, на что нарвется.

Когда Артем вошел в кабинет директора, усталый Плоев поднял на него глаза, и Артем узнал знакомое выражение. Именно так на него, притихнув, когда-то смотрели маленькие сыновья-близнецы, и папаша, замечавший их искательность, сразу понимал: обкакались.