Комплекс Чебурашки, или Общество послушания

Во-вторых, была большая тревога за сына: боялась, что он потеряется или заблудится. Так и вышло. Один из 11-классников, которые по традиции вели первоклашек за руку в класс, перепутал кабинеты и отвел моего сына в 1б вместо 1а. Поэтому 1 сентября был со слезами на глазах: плакал сын, я и дождь.

Несмотря на то, что нам сразу понравилась учительница и школа была рядом, все здесь было чужое, и я впервые почувствовала, что у меня забирают сына.

Конечно, я испытывала не только тревогу, но и гордость, радость, так как мой сын повзрослел и шагнул на новую ступеньку своей жизни. Мне хотелось рассказать всем родным, знакомым и всему миру, что мой сын пошел в 1-й класс.

Первое сентября. Старшеклассник ведет первоклассников в класс (описанный рядом случай, когда старшеклассник отвел малышей не в тот класс). Фото И. Веселовой. 1.09.2000. Санкт-Петербург

Итак, отрыв детей от родителей – один из элементов совершающегося ритуала. Причем отрыв этот в сценарии праздника, написанном педагогами, представляется ненасильственным и добровольным. Дети со школьной сцены декламируют розданные учителями стихи об отказе от родительской опеки:

Наш первый самый-самый

Звени, звени, звонок!

Домой идите, мамы!

Пора нам на урок!^[177]

Получается, что, с одной стороны, родители включены в школьную систему, с их помощью она действует, с другой – они добровольно лишаются полновластия. Взаимодействие школьной (государственной, бюрократической) и родительской власти в праздничном сценарии лишено напряженности. Но является ли оно бесконфликтным на самом деле?

Семья и школа

Известно, что родители XVIII–XIX веков не спешили отправлять детей учиться. Оставив в стороне историю дворянских недорослей, обратим внимание на более близкую во временн’ом масштабе и более широкую в социальном – историю «школизации» крестьянства. Еще в начале XIX века крестьяне активно сопротивлялись предложениям отправить их детей в школу. Е.А. Калинина описывает историю организации обучения крестьянских детей для исполнения должности чиновников низшего уровня (волостных писарей и других делопроизводителей).^[178] Департамент государственных имуществ рационально решил готовить мелких сельских чиновников из среды самих же крестьян. Для этого была предпринята попытка обучать крестьянских детей в уездных городах, а плату за обучение при этом включить в земские повинности государственных крестьян (обучать предполагалось мальчиков, об обучении девочек речь не шла). Крестьяне категорически отказались отправлять детей в школу. Чиновники в свою очередь пошли на компромисс, и крестьянам было предложено отдать в обучение сирот, но крестьяне единогласно на сходах постановили: «…известного рода сирот между нами не имеется, а детей своих в означенную науку отдавать никто не согласен».^[179] Исследовательница отмечает, что на «пробуждение в народе тяги к знанию» у правительства ушло около столетия.

Богданов-Бельский Н.П. Сочинение. Открытое письмо. Л., без г. изд.

Маковский В.Е. В сельской школе. 1883. М.

Богданов-Бельский Н.П. Устный счет. 1895. М.

В традиционной аграрной социальной системе образование не было ни ценностью, ни инструментом для ее стяжания. Крестьяне полагали, что дети являются их неотделимым ресурсом и обязаны помогать родителям в трудах. Никакой обязанности предоставлять детей для их «огосударствления» в школу родители не ощущали. Власть родителей над ребенком/детьми в семье была абсолютной и тотальной, признаваемой всеми другими социальными институтами. Так, православная церковь после никонианской реформы не использовала прием отлучения ребенка от родителей, исповедующих «старую веру» («отлучение» детей от родителей и отказ родственников друг от друга – массовая советская практика).