Комплекс прошлого

Когда дело доходило до использования телефона, приоритет отдавался горстке Божественных, таких как Генри Пек, у которых на самом деле были парни. Эти девушки были полубогами. Сквозь стеклянную полоску на двери мы могли видеть, как Генри сидит, аккуратно поджав колени к подбородку, обматывает кабель вокруг пальца, и хихикает Лосю. Она все еще звонила ему, пока он был далеко. Неразборчиво бормоча в трубку что-то вроде «да», «нет» и «м-м-м», Генри иногда поднимала на нас голову и пожимала плечами, так что мы могли только догадываться о непристойностях, которые шептал ей тренер по теннису – эротическая поэзия, клятвы, признания в любви, тяжелое дыхание. Будучи абсолютно неопытной, я понятия не имела, что подразумевают грязные разговоры. В конце концов, возможно, они обсуждали только ее замах.

Следующими в иерархии были девочки, у которых были братья, учившиеся в ближайших интернатах: Рэдли, Пэнгборн, Харроу, Чартерхаус, Итон, Стоув; это не имело значения, подходила любая школа для мальчиков. Братья неохотно звали к телефону своих друзей и одноклассников, которых мы встречали мимоходом на матче по регби, скажем, или на регате в Хенли, или с которыми обменивались слюнявыми поцелуями на зимнем балу. Они односложно отвечали на наши вопросы, мы хихикали и пытались флиртовать, толпой втискиваясь в эту деревянную коробку и передавая друг другу трубку, как эстафетную палочку, пока наши карточки не заканчивались.

Потом, когда мы возвращались в свои спальни, телефон был открыт для остальных: тоскующих по дому интернационалов вроде русских – двух задумчивых девочек, дочерей олигархов, которые красили губы вишневой помадой на уроках, изо всех сил стараясь быть исключенными. Однако Джерри Лейк, насколько я могла судить, было наплевать на разговоры с мальчиками. Она звонила только из-за того, что редко разговаривала со своей мачехой, Дафной Лейк, которая поднимала такой шум, когда не слышала ничего от Джерри более двух недель, что наша домовладелица самостоятельно провожала ее из нашей спальни в будку. Джерри разговаривала, положив руку на бедро, поставив ступню на носок, будто в коньках, и даже не потрудившись закрыть дверь.

– Хорошо, – говорила она мачехе. – Нет. Да. Перестань спрашивать об этом. Я должна идти. Ты уже говорила это, Дафна. Пока.

Я подождала, пока одна из русских девушек в домашних тапочках вылезет из будки, и, пока все оставшиеся чистили зубы и бегали по комнатам, я проскользнула к телефону. Сидя на разорванном стуле, я прислонилась головой к перфорированной деревянной стене и смотрела, как резкие лучи света проникали сквозь отверстия, будто в исповедальне. Странно, но я нервничала, трубка скользила в ладони. Что, если Лорен просто пошутила, когда сказала мне, что я могу ей позвонить? Что, если нам будет не о чем поговорить? Мне ответил мужчина, и я повесила трубку. В следующий раз, когда я позвонила, трубку взяла женщина.

– Лоз! – крикнула ее мать. – Телефон.

Я услышала топот ног внизу.

– Да?

– Это я, – сказала я.

– О, ну да.

На заднем плане был слышен шум телевизора, а прямо у трубки – шуршание ожерелья Лорен, которая вечно передвигала бусинки с буквами по кожаному шнурку и трясла ими, как игральными костями. Она ждала, что я заговорю. Я почувствовала, как кровь пульсирует у меня в шее, а горло сжимается. У меня была подготовлена история для Лорен, какой-то унизительный анекдот о Божественной, который, как я думала, она может найти смешным. Больше всего Лорен теперь любила слушать о бессмысленных ритуалах, составляющих жизнь Божественных: о приключениях в конце года, которые мы уже запланировали, о школьном девизе, именах мальчиков, о взмахе волос, о том, как мы превращали нашу воскресную службу в показ мод, расхаживая по проходу, будто по подиуму, чтобы принять Причастие. Она слушала эти истории, как сплетни о знаменитостях, цокала языком и саркастически фыркала. Теперь, когда Лорен меня уже слушала, я совершенно забыла подготовленный анекдот.

– Как работа? – выпалила я вместо этого.

– Дерьмово.

Я ничего не знала о заводских цехах, сборочных линиях или упаковке; у меня никогда в жизни не было оплачиваемой работы. Молча я смотрела на каракули на стене, сердечки и имена мальчиков, карикатуру на Толстую Фрэн с отвисшей грудью и Библию. Одна из нас что-то написала о Джерри Лейк, а затем перечеркнула.

– Я видела тебя и твою подругу сегодня, – сказала Лорен. – Ту маленькую.

– Что? Джерри? Когда? – Я села.

– У пруда с утками.

Это была среда, мой день с Черепахой и Джерри. Мысль о том, что Лорен видела нас, а я об этом не знала, была ужасной. В том возрасте меня больше всего беспокоило то, что меня могли поймать, когда я делала что-то отвратительное: давила прыщи, нюхала подмышку или дышала на ладонь, чтобы проверить, нет ли неприятного запаха изо рта. Другими словами, все, что приоткрывало завесу тайн подросткового возраста и обнажало уродства человека, которых, как мне казалось, у меня было огромное количество.

– Твоя подруга выглядела так, как будто у нее был горб, – сказала Лорен.