Обе женщины кивнули мне. Я стояла там, делая вид, что меня интересует ребенок, пока Лорен продолжила заниматься обедом. Мать Лорен была намного старше моей. Поразительно. У нее были темные тонкие волосы, седые у корней. Под блекло-розовым халатом виднелась ночная рубашка с разрезами. К ее стулу была прислонена трость. Посередине стола стояла ленивая Сьюзен, а на [35]
ней – солонка и перечница в форме двух сиамских кошек, которых, будто городские небоскребы, окружали коробки лекарств. Мама Лорен повернула подставку, чтобы достать сигареты. Она вытряхнула пачку– Купи свои, – сказала она.
– Не злись, – Лорен обвилась вокруг шеи матери и взяла сигарету из ее пальцев. – В любом случае ты свою дневную норму уже выкурила.
– Ты бросаешь, Джоан? – спросила соседка.
– Просто стараюсь курить меньше, – ответила она, когда я последовала за Лорен наверх.
– Ой, – ответила Лорен, – это не то, что ты сказала врачу.
– Не суй нос не в свое дело, – последовал ответ, а затем заплакал ребенок, и Лорен махнула мне рукой в свою комнату.
Эта спальня раньше принадлежала ее брату Стюарту и выглядела как комната восьмилетнего мальчика. На стенах виднелись ракетные корабли, светящиеся звезды, а двухъярусная кровать была обклеена выцветшими наклейками
– Я знаю, здесь отстойно, – сказала она, совершенно не выглядя смущенной.
Она перебросила одежду через комнату и забралась на верхнюю койку. На нижней койке, которая была более аккуратной, была подушка с цветами и сложенное одеяло с маской для глаз наверху.
– Кто здесь спит?
– Моя мама. У нее бессонница, кошмары и все такое. Иногда она приходит сюда спать. Или не спать, возможно.
Я посмотрела на ракетные корабли.
– Что насчет твоего брата?
– Стюарта? Он живет со своей девушкой и ее ребенком. Они постоянно грызутся друг с другом. Когда наслушается скандалов, он спит у нас на диване.
Как и Джерри Лейк, я была единственным ребенком, и поэтому мне было интересно, что значит иметь брата или сестру, особенно брата. Моя семья была будто маленький и отдаленный от окружающего мира остров. Я, конечно, любила своих родителей и не обижалась на них за то, что они отправили меня в интернат. Они хотели дать мне то, что считали лучшим стартом в жизни, – частное образование; все-таки они не бросили меня на растерзание волкам. Мой отец был старше моей матери больше чем на пятнадцать лет и работал в сфере международных финансов. Я почти ничего не знала о его офисной жизни в банке, кроме того, что он носил серо-белые костюмы в тонкую полоску и у него был кожаный портфель цвета красного дерева, который он купил для пущей уверенности. Больше всего мой отец ценил тишину и покой. Однажды он заметно вздрогнул, когда за завтраком во время школьных каникул я слишком громко заговорила, мешая его работе. Моя мать была общительной, очень симпатичной, хорошо воспитанной, Божественной, и поэтому считалась хорошей партией. Насколько я могла судить, мои родители не были ни влюблены, ни несчастны. За шестнадцать лет я ни разу не видела, чтобы они кричали, плакали или даже целовались в губы. Если они ссорились или – что еще более невероятно для меня – их охватывало внезапное желание, то они давали себе волю только за дверью их спальни, за которой был слышен лишь приглушенный шепот, кашель и вздохи. Порой, когда мой отец был в особенно хорошем настроении, он похлопывал мою мать по бедру, проходя мимо нее. Это был максимум романтики, что я видела дома. Я понятия не имела, каково это – жить день за днем в настоящей семье, где все иногда ссорятся, рыдают и обнимаются.
Некоторое время я увлеченно рассматривала фотографии Стюарта, где он был в футбольной форме и с уложенными волосами.
– Ну, так что же ты хочешь дать мне? – спросила Лорен.
Я вынула конверт с фотографиями и протянула ей. Она приоткрыла его пальцем и яростно покачала головой.
– Ни за что. Я не хочу, черт возьми.
– Просто ненадолго, – взмолилась я. – Пока проверяют общежитие.
– Тогда выкинь их, сожги.