Комплекс прошлого

Мы подошли к «Яйцу». Учителей не было видно; нас совершенно не контролировали. Мы никогда не чувствовали себя такими свободными. Это было страшно волнительно. Вокруг нас было трепетание листов, падающих на землю с вершины лестницы, словно летучие мыши, мы срывали плакаты со стен спальни, рвали униформу. Мы запустили еще камни во внутренние окна и сорвали занавески. В воздухе витал карнавальный дух. В трапезной девушки кидались друг в друга едой, скользили по лужам пролитого молока, запускали пригоршни салата из тунца в волосы. Девочки, которые сломали замок шкафа в драматическом классе, надели замысловатые костюмы – ослиную голову, лифы, высокие парики, шатались на высоких каблуках, как куртизанки.

Мы подошли к Кругу, где домовладелицы и их помощницы прятались под обувным деревом в поисках укрытия, а некоторые заперлись в своих машинах. Падре молча стоял рядом с Толстой Фрэн, в замешательстве держа большую школьную Библию под мышкой. Это был единственный раз, когда мы чувствовали вину. Падре любил нас, девушек, и был одним из немногих, кого любили Божественные. Он улыбнулся, когда увидел нас; затем, когда заметил наши палки для лакросса, его лицо осунулось, и он выглядел очень мрачным. Мисс Грейвз стояла в шоке, одетая только в белую фланелевую ночную рубашку.

Несколько техников, которых вызвали для поддержки, стояли в ожидании инструкций.

– Директор? – спросили они.

На лице Толстой Фрэн появилось выражение праведного смирения. Она ожидала этого от нас все время. Привилегированные, высокомерные, недостойные спасения. Она скрестила руки.

– Вызывайте полицию.

42

Мы бежали, разбегаясь, как полевые мыши. В классные комнаты, под скамейки, за курилку, зажатую между научным блоком и хозяйственным сараем. Некоторые из нас бросились в главный зал, где ныряли за занавески или падали под сцену, неподвижные, как трупы в пустых сундуках. Мы со Скиппер накрыли головы плащами, взялись за руки и помчались к общежитию. Задыхаясь, мы закружились от волнения и ворвались в мою комнату в общежитии.

Там мы обнаружили, что окно широко распахнуто. Занавески хлопали.

– Ну-ну, – сказала Скиппер. – Посмотрите, кто это.

Обрамленная оконной рамой, маленькая, похожая на птицу, одетая в блестки и перья. Несмотря на свой страх высоты, Джерри сидела на самом краю подоконника. Ее волосы были уложены гелем и туго свернуты в идеальный пучок, губы были выкрашены в ярко-красный цвет, ресницы скручены и посыпаны блестками. Она вся была неподвижна, за исключением одного пальца, который проделывал дыру в ее колготках телесного цвета, пробивая себе путь на свободу.

– Отвали, – сказала Джерри.

Она едва повернула голову. Я видела, как по ее щекам текли две длинные угольные полосы, прорезавшие толстый слой сценического макияжа, который она наносила перед соревнованиями.

– Что? Нет медальки? – сказала Скиппер, делая вид, что надулась. – Вот невезуха.

Джерри ничего не сказала. Ее палец продолжал ковырять колготки, ныряя в маленькую дырочку, пока она не стала шириной с колено.

Позже пресса много говорила о конкуренции Джерри. Как оказалось, Джерри выполняла простую комбинацию и, отвлекшись, свернула с оси и рухнула на землю. Вместо того чтобы продолжить программу, она какое-то время лежала на спине, упав ниц на лед, несмотря на десятилетние тренировки. Затем под наблюдением тренера и товарищей по команде она встала и вышла с катка. Это был последний раз, когда она надевала коньки.

– Бедная маленькая Джеральдина, – сказала Скиппер детским голосом.

Она взяла один из белых ботинок Джерри, который лежал сверху сумки. Она трясла им за шнурки прямо перед носом Джерри, как будто дразнила кошку. Взгляд Джерри переместился на шпиль часовни. Она почти не моргала.

Мы настолько привыкли к ужасному характеру Джерри – ругательствам, буйным взрывам, хлопанью дверьми, – что это внезапное безразличие стало неожиданностью. Взволнованная, Скиппер выронила конек из открытого окна, затем подняла второй и бросила его.

– Ой, – сказала она, ухмыляясь мне.

Я помню, Джерри наклонилась, чтобы посмотреть, держась за раму, даже не позаботившись обезопасить себя. Она рассматривала белые коньки, лежащие на траве, как картину в галерее, – молчаливая, бесстрастная, с наклоненной в сторону головой, – затем свернулась клубочком, поджав колени под подбородок.

Скиппер, похоже, тоже не могла найти слов. Ее ноги были расставлены, как будто она стояла у ворот, ее челюсти стиснуты. Она осмотрела комнату в общежитии в поисках чего-нибудь еще, что могла бы бросить. Когда ее взгляд остановился на трехъярусной шкатулке для драгоценностей, в которой хранились все дешевые безделушки Джерри, одна ее бровь приподнялась, а губы скривились в жестокой улыбке. Она небрежно подошла и оперлась бедром о стол Джерри.

Узел в моем животе сжался.

Под тяжелыми складками плаща я сжала руку.

Скиппер постучала пальцами по крышке ящика.

– Бедная старушка Джерри, – сказала она. – Ты поссорились со своим папочкой? – она сделала вид, что задыхается. – Подожди, он тебя бросил?