Комплекс прошлого

«Боже мой. Джерри Лейк! Мы думали, что все это было шуткой. Частью розыгрышей. Когда думаешь об этом, чувствуешь себя ужасно».

Еще и еще.

«Мы полжизни лазали по окнам, помните? Раньше мы сидели на выступах и цеплялись за цепочки. Однажды мы связали наши простыни и спустились на канатной дороге со Святой Хильды. Было забавно».

Кто-то соглашается.

«О МОЙ БОГ. Да. Смехота!»

«Джерри Лейк не курила ни дня в своей жизни, – печатаю я. – Она была спортсменкой. И к тому же она боялась высоты».

Пауза. Я представляю себе этих женщин, сидящих за большими дубовыми столами, в библиотеках и кабинетах, с лабрадорами у их ног, в окружении фотографий своих детей в серебряных рамках.

«Джерри очень серьезно относилась к ее фигурному катанию, – вспоминает кто-то. – Забавная старая ханжа. Божечки, она, должно быть, думала, что мы такие дикари! Ее курсу действительно нравилось ее задирать. И некоторые из тех пятикурсников были довольно устрашающими, никаких имен, но та, что носила кардиган, пугала меня до чертиков».

Я представляю себе группу второкурсников, несущихся, чтобы придержать для нас дверь, снующих, как рыбы.

«Мы имитировали акцент Джерри, – быстро отвечаю я. – Мы рылись в ее столе. Перед тренировкой прятали коньки. Мы назвали ее Ядовитым гномом».

Снаружи я слышу, как один из енотов, живущих под гаражом, роется в мусорных ведрах. Бутылка разбивается.

«О, Джерри Лейк никогда не понимала шуток. Такая избалованная мадам. В случившемся, конечно, надо винить родителей. Ужасные люди. Очень напористые. Неудивительно, что она прыгнула».

Я думаю о мистере Лейке. Почти неузнаваемый на фотографиях в газетах в то время, со впалыми щеками и тонкими волосами, едва заметный рядом с его адвокатом.

«Родители?» – пишу я, туша сигарету.

Я смотрю в темноту, ущипнув себя за руку. Я слышу нытье пса, стоящего в ожидании в доме, пальмовые листья грохочут, как кости. Я разжимаю пальцы.

«Прыгнула?»

44

Вызвали наших родителей, некоторые приехали в то самое утро, после чего нас вызывали в кабинет директрисы группами по четыре или пять человек, пыльных и немытых, с яичной скорлупой и мукой в волосах. Остальные были закрыты в комнате отдыха, пока ждали беседы. Никто не расскажет нам, что случилось с Джерри. Мы понятия не имели, жива она или мертва.

Мы сидели у окна, словно заключенные. Сопровождающие сложили на лужайке груду сломанной мебели, столов и стульев, как будто разводили костер. Распространяя новости о нашем позоре. Один за другим приходили горожане: собачник, две старушки, толкающие тележки для покупок, библиотекарь, хозяин паба, доставщик, киномеханик, владелец чайного магазина, менеджер Woolworth, возможно, даже Лорен – ее руки на бедрах, – выражающая неодобрение. Постепенно они подбирались ближе к школе, видя, что им никто не мешает. Любопытные, язвительные.

Они хрустели битым стеклом, изорванными книгами, пластиковыми костями лабораторного скелета. Наши лица были прижаты к окнам комнаты отдыха.

– Позор, – говорили они нам, качая головами. – Отвратительно. Стая диких животных. Хулиганы. Какие неблагодарные.

Когда уборщики и кухонный персонал прибыли на работу, раздался громкий гул протеста.

– Забудьте об этом, – сказали они и снова надели пальто. Они указали на нас. – Пусть сами убирают этот беспорядок. Эти напыщенные девчонки могут разложить себе завтрак сами хотя бы раз, большое спасибо.

Третьекурсники сделали бутерброды с вареньем, которые они принесли нам на коричневых пластиковых подносах со стаканами молока, налив его из трехгаллонных кувшинов. Другие курсы, участвовавшие в восстании, получили веники, губки и швабры, а их волосы были связаны платками, как у женщин Блица. Учителя стояли и смотрели, как они подметали и отмывали все вокруг. Казалось, преобладал дух войны – делать и исправлять. Они потратили много времени, вплетая банданы в волосы. Они свистели и пели.

– Это так несправедливо, – простонала Джордж, плюхаясь на мешочек с фасолью рядом со мной. – Мы не преступники.