Конь бледный (СИ)

— Мы возьмем нескольких, я наложу на них чары, и они выучат наш язык за считанные часы! Поручу это дело моему заместителю (он указал на молодого мага), и к утру эти варвары будут разговаривать не хуже любого крестьянина, или горожанина! Только прикажи, Величайший!

— Приказываю — научить десять… хмм… сколько сможете чужеземцев нашему языку. Выберите тех, кто выглядит более-менее разумно, и обучайте. Уонг, обеспечь магов защитой. И выбери место для ночевки — это место мне не нравится. Где-нибудь у реки, возле прохлады. И отгороди место для купания — возможно я пожелаю искупаться, и не один (Хелеана издала негромкий звук, похожий на смешок). Займись!

Уонг коротко поклонился, отошел, и… все завертелось — как и всегда после приказа Властителя. Он не терпел промедления, наказывал тех, кто мешкает, и награждал усердных работников.

Сила Властителя не только в его уме. Когда подданные знают, что будут наказаны за невыполнение приказа, и награждены за усердную службу, они работают гораздо эффективнее. Это закон.

Нет, не тот, что вышел из канцелярии дворца Властителя, и заверен печатью Величайшего. Закон природы, закон, данный богами.

* * *

— Ты спишь? Эй, ты спишь?

Тихий шепот, чтобы не услышали охранники. Опять будет разговаривать «за жизнь». Очередной приступ самобичевания!

— Все-таки, почему у тебя нет чувства вины? Ты же народа положил — кучу! Как дрова! А у них ведь были родители, а может и дети! Совесть не мучает?!

— А тебя — не мучает?

— Нет. Меня опоили! Подсыпали чего-то в водку, вот у меня крыша и поехала. И я всего пятерых убил, а ты пятьдесят! И что?! Почему мы теперь рядом?!

— Надоел ты уже. Три года одно и то же талдычишь! Три года я эту муйню слушаю! Когда-нибудь сломаю тебе шею! И ты наконец-то заткнешься!

— Тише! Чего разорался?! Вот же наградил меня Господь личным адом… а ты — черт! Да, да — черт!

— Регресс. Вчера я был сатаной. Чего сегодня-то меня разжаловал?

— Дурак ты, Колян! Вообще — дурак! Вояка хренов! Руками таких, как ты, все и делается — руками тупых солдафонов! И что ты получил? Вытащила тебя Контора? Вспомнила о тебе?! Что, нельзя было документы тебе новые соорудить? Вроде как помер, а самого отправить в горячие точки, людей убивать?!

Взметнулся, секунда, и пальцы сжимают горячую, трерпещущую глотку. Движение — и трахея будет раздавлена, как гнилой плод!

— Послушай, сучонок — я Родину защищал! Воевал за свою страну! А убил я подлецов, которые грабят народ! Тварей! Мразей! Ты же нажрался до усрачки, и в магазине расстрелял случайных прохожих! Так вот почувствуй разницу, уепок! Сцука — как ты мне за три года надоел — просто руки чешутся тебя прикончить!

Постоял, выпустил глотку. Садиться в ШИЗО за придурка — глупо. И палками еще отмудохают. А потом, вместо этого — дадут в соседи какого-нибудь душителя-маньяка, или того ублюдка, что битой женщина в парке убивал. Или чеченца-боевика, который дом взорвал. Придется всех убивать, так никакого здоровья не хватит. Отобьют нутро. И это понятно — порядок, есть порядок! Карать имеет право только государство!

Грохот открытой «кормушки». Грубый, неприятный голос:

— Приготовиться к поверке!

Бегом к кормушке, руки назад, высунул в дыру. Наручники защелкнулись — бегом к противоположной стене, на колени, головой в пол, руки вверх.

— Вы чего, сссуки… страх потеряли?! Орете среди ночи! Получите!

Хлесткие удары — дубинка, с оттягом — аж дыхание перехватило. Как в матрас — бум! Бум! Бум!

А не нарушай правила! Выполняй, что положено!

Но все когда-то кончается. И снова — нары, тишина и не выключающаяся лампа под потолком, тусклая, закрытая металлической сеткой. Вот так и смерть придет под светом поганой двадцатипятисвечовой лампы. Сунут в мешок, и утащат, волоча по полу, чтобы закопать где-нибудь на заднем дворе, рядом с убийцами-маньяками и насильниками.

Интересно, Нюське тело выдадут? Впрочем — какая теперь разница? Да и нет нужен он ей, Нюське-то. Ну да, она исправно шлет передачи, пишет, но… у нее своя жизнь.

— Видишь, какой ты дурак? — тихий-тихий шепот, но слышно хорошо. В тюрьме не раздается ни звука, как в морге. Стены толстые, звук гаснет, поглощенный старинным камнем. Старая тюрьма, еще дореволюционная.

— Бока болят, и спина! А все из-за тебя! — полковник не унимался, и Зимин скривил губы — лучше бы сидел в одиночке, чем с этим придурком. Хотя… в одиночке он давно бы разбил себе башку. От тоски. Потому вероятно и сажают по двое, по трое. Чтобы было кого ненавидеть.

Ненависть — тоже занятие, не хуже любого другого. Ненависть — нередко движущая сила прогресса. Или любовь? Нет, все-таки ненависть. Из-за любви поленишься что-нибудь сотворить, а вот из ненависти… Он же ведь поубивал этих негодяев из ненависти — мстил за Вальку!

Мда… может стоило принять приглашение того типа? Сейчас был бы на свободе… Можно было бы свалить куда-нибудь, хрен бы нашли эти уроды! Тактика, однако.