Кон-Тики

«Мне не хватает тебя». Я должен осмелиться быть. Предстать. Я должен стать собой!.. Я не функция! Я не фикция! Тогда – кто? Куда иду? Кому нужно? Зачем? Выдох – вдох. Выдох – вдох. Это истерика. Нет, это не истерика. Это правда. «Ты когда у отца был последний раз на кладбище?»

… Девять лет назад.

Щекотно. Холодная капелька пота катится по спине, между лопатками. На мгновение замирает и катится дальше. Под рубашкой. Ну вот, вроде всё. Больше не щекотно. Ни капельки. Нет – капельки.

Спина вжата в перекладины белого пластмассового кресла. Руки на подлокотниках. Ноги свалены в кучу на влажный мозаичный пол с налетом скрипящего песка. Я сижу в кресле. Нет, не сижу. Я по нему растёкся. Как та самая капелька.

Переносица ноет. Никогда не носил очков. Зачем надел? Новые, модные, итальянские. Противосолнечные. Хамелеоны. Красиво. Стильно. Под браслетом часов – щиплет. Жарко. Жа-а-а-рко. Белый столик. Стакан с коктейлем. Барменом залапанный, запотевший. Лед. Прозрачная маслянистая жидкость. Растекается по нёбу. По небу растекаются облака. Батуми. Август. Рай. Странно – и горячо, и прохладно. Закрою-ка я глаза.

Ветер гладит по лбу. Волосы треплет. Трепать после армейских сборов нечего, а все равно – приятно. Сил нет как приятно. Я не ваш – я ушел. Товарищ капитан, сержант Кузьмин, пшенная каша, стертые до крови ноги – вас больше не существует в природе. Вы мне не нужны. Я о вас больше не вспомню. Динамик хрипит итальянцами – сверху, над левым ухом. Того и гляди грохнется. Углы оббиты, через решетку – волнистая трещина. Ничего, ему падать не впервой. «Мам-ма-ма, мам-ма Мария, мам-ма-ма…». В такт качается парус у горизонта.

Еще глоток. Такой законченный, всеобъемлющий, с оттяжкой. На дне – пусто. Полминуты – и льдышки растают. Щелчок пальцами. Взгляд. Встать нет сил. Новый стакан. Тоже залапанный, но полный. Хорошо-то как.

Бар на набережной. В двадцати метрах от прибоя. Прибой. Сколько лет я его не видел? Вчера был шторм. Банки, обрывки бумаги, водоросли – плещутся под ленивыми волнами. Странное ощущение – вроде грязь, да? – а приятно. Мужичок двух лет от роду никак палкой по банке не попадет. Уплывает проклятая. Уплывает и возвращается. Мужичок сосредоточенный. Бронзовый. Голенький. Волосики золотистые, кудрявые, выгоревшие. Как без панамки отпускают? Жарко.

Домик бара выстроен спрутом. Весь в стеклянной мозаике. Головой двинешь – сверкает. Мы – между щупалец. Бармен в черном. Местный. И что они так черное любят? Неужто не жарко?

Кто придумал коктейль через соломинку тянуть? Пижонство. Хлебать надо. Надуваешь щеки, втягиваешь полстакана. И потом – мелко-мелко – струйкой, паутинкой – сглатываешь. Горько и сладко. Вон там, на горизонте – там Турция. Заграница. Никогда не был за границей. Говорят, каждое лето кто-то туда плавает – из любопытства. И всех пограничники подбирают. Хотя, может, иногда и доплывают. Чё там делать – в плавках, без паспорта и без денег?

А три часа назад, в аэропорту. Шереметьево-раз. Костюм. Галстук уродский зачем-то… Сорок минут до конца регистрации. Буфет приличный. Цинандали в аэрофлотовской расфасовке по ноль двадцать пять. Мужик из Магадана – забавный. Улыбка до ушей. Полный рот золотых зубов. Сколько мы этих цинандалек уговорили? Шесть, не меньше. Вот теперь изжога мучит. Съесть бы чего. А в «спруте» пирожные оплывшие. И все. Весь выбор.

Мысль. Курить. Сигареты «Ах-Тамар». Ереванская табачная фабрика. Сухие. Шуршат под пальцами. Фильтр коричневый, почти черный. Я люблю «Ах-Тамар». Спасибо отцу. Снабжает. Огонек зажигалки из ниоткуда.

– Ах, да, спасибо! Моя где-то в кармане затерялась.

– Да ладно вам. Еще бы пять минут искали.

– А что, был вчера шторм?

– Еще какой. Шесть баллов. Град, ураганный ветер. А вы первый день?

– Первый. Что, не похоже?

– Не знаю. Лицо и руки у вас очень загорелые. Не как у новенького.

– Спасибо. На добром слове. А загар – армейский. Специфический.

– Офицер?

– Студент.

– Ладно, студент, удачи тебе. Не врасти в кресло.

Исчез из поля зрения. Так же незаметно, как и появился. Шляпа-сомбреро, шорты, тросточка. И зажигалка на месте. Человек. Тебе, Кузьмин, в жизни в голову бы не пришло дать прикурить без просьбы.

У папы вчера был. Улыбается. Устал только очень. Вторую неделю в кардиологии. Палата большая, двухместная. С телевизором, телефоном и кондиционером. Соседа нет – выписался. С улучшением. В санаторий на долечивание.

Я ведь и не понял ничего. Когда из лагеря приехал. Видок! Кеды сорок шестого размера. Чужие. Джинсы тертые – свои. Рюкзак. С поезда слез, на Каланчевку вышел – красота. Цивилизация. Вижу – что-то не то. Народу мало. И не понял сначала. Дождь, оказывается. Люди прячутся. А мне после рязанской степи – что дождь, что не дождь. Домой прихожу. Никого. А в прихожей – две картонки на столике. Пропуска в больницу – на маму и на меня. Не понял. Душ принял, пива открыл. Потом только дошло – папа в больнице. Третий раз за год.