Кон-Тики

Рецидивирующий инфаркт. Говорят, что «микро». Опасность миновала. Да он и сам веселый. Я говорю – куда мне ехать-то, если ты в больнице. А он – брось, тебе же месяц до шестого курса остался. Даже меньше. Потом ведь припашут по полной. И путевка на два срока готова. Дома в моем столе пошуруешь, найдешь.

Третий стакан. Ба-а-а! Чистый, ни пятнышка! Еще «Ах-Тамарчику». Какой бесконечный день. Если у этого дня не предусмотрено вечера, я готов остаться с ним навсегда. Хочу, хочу, хочу.

Больница утопает в зелени. Уходил из главного корпуса через парк. По асфальтовой дорожке. На ней всё метки стоят – двести метров, пятьсот… Прогулочная трасса для сердечников. Листья, клочки неба и птицы. Оборачиваюсь – папа в окне стоит, рукой машет вслед. Помахал я, пошел. Через минуту обернулся, а он все там – стоит и машет. Зрение у него негодное. Не видит он так далеко. А все стоит, все машет рукой. Рука красивая – суховатая, пальцы тонкие, длинные. Как у скрипача.

Добрый он. Только сдал сильно за год. Скоро семьдесят. Не шутки шутить. Сон, говорит, Стёпа, мне вчера приснился. Будто выхожу я на больничную крышу. А там – площадка, вертолет стоит. Весь черный. Сажают меня в вертолет. Поднимаемся мы, поднимаемся. Уже и небо кончилось. Космос вокруг. Страшно мне, Стёпа, страшно так… Тут сестра пришла укол делать – я проснулся.

Мне пять. Март, день рождения. Воскресенье. Папа говорит – пойдем, погуляем. Берег моря – другого. Шторм. Пирс обветренный, просоленный. А папа – пойдем, волнами подышим. Мы по пирсу идем, буруны шумят, я его за руку держу, страшно мне. А с ним – вроде как и нет. И тоже – вертолет над морем. Настоящий, не из сна. Стрекочет.

– Эй, парэнь, с тиба сэм восэмэсат. Или ишшо будэш? Кофэ па-турэцки у мэна хороший, син варыт.

– Спасибо, отец! Давайте кофе.

Чашечка маленькая, аккуратная. Пенка плотная. Если приглядеться, каждый пузырек – как линзочка. Блестит-переливается. И обязательно – холодная вода в фужерчике – рядом. До Турции час на катере. Кофе по-турецки в часе от турецкой границы… Жаль, что маленькая чашечка кончается быстро – в полглотка. Как хорошо начинается первый день…

Вечером – телеграмма. Ночь на телефоне, с водкой, без сна. Утром – самолет.

Не успел. «Ты когда у отца был последний раз на кладбище?»

Выдох – вдох. Выдох – вдох. Погодинка. Выдох – вдох. Плющиха. Арбат. Мне очень нужно. Очень нужно стать собой.

– Что с тобой, Стёпа? Сам не свой. Что, что случилось?

«Ничего не случилось. Охотничья пуля пропела».

– Спасибо вам за все, Серафима Самойловна.

– За что?

– За все.

– Бежишь, Степа?

– Бегу.

– Вижу.

– Вы всегда все видите.

– Зрение с возрастом падает, ви́дение обостряется. Это нормально. Такие наши стариковские дела. Люди всегда бегут от себя. Бег – не лучшее решение. Лучше – по капле, по крупице, к себе.

– Серафима Самойловна, как понять – от себя или к себе?

– Компас не поможет, Степа. Нет такого компаса. Просто нужно успеть. И, когда все окончится, поймешь.

– Вы успели?

– Нет, Степа. Не успела. По итогу, – что от себя, что к себе… Круг замкнулся…

Выдох – вдох. Улица Фрунзе. Большой Каменный мост. Улица Серафимовича. Дом на Набережной. Выдох – вдох. Улица Димитрова…

– Что же делать, Серафима Самойловна?

– Пытаться. Пытаться, Степа. Всякий раз – пытаться. Не задавай вопросов. Ищи сам ответы. Иди с богом…

Улица Димитрова. «Октябрьская-кольцевая». Выдох – вдох. Выдох.

Круг замкнулся… Круг замкнулся, Цапля.

***

– Паспорт давайте, – сказала женщина за маленьким стеклянным окошком.

– Сейчас, – кивнул я и полез во внутренний карман пиджака. Паспорта не было. Я проверил второй внутренний. Нет. Левый и правый наружные – нет. Полез в портфель.

– Вы мне паспорт дадите? – поинтересовалась женщина за маленьким стеклянным окошком.

– Не могу найти… – расстроено прошептал я.

– Ну, тогда в сторону отойдите, и там ищите, – не поднимая на меня глаз, сухо и безразлично подытожила женщина. – Не задерживайте очередь.

Я отошел в сторону. На проходной было тихо. Щелкая поворотным турникетом, отшлюзовывались внутрь посетители: шестнадцать ноль-ноль, начало времени посещений. Изредка туда-сюда проходили люди в белых халатах – кто просто в халате, кто в халате с наброшенной поверх курткой или пальто. Эти турникетом не пользовались. Для них на проходной была отдельная маленькая калитка. Возле нее на основательном деревянном стуле, стоявшем на таком же основательном деревянном возвышении, сидел основательный охранник в форме прапорщика внутренних войск.

– Простите… – обратился я к нему. Основательный охранник повернул голову и вопросительно мне кивнул. – Откуда можно позвонить?

– Так вот же, телефон на стене, – махнул рукой прапор. Пальцы были толстыми, поросшими черной шерстью. На проксимальных фалангах угадывалась полусведенная, а, может, и выцветшая от времени татуировка «ВОВА».

– Так он местный, – сказал я.

– Ну да, – подтвердил охранник.

– А по городскому?

– А по городскому – автомат на улице, двадцать метров налево от входа.

– Спасибо, – сказал я. Основательный охранник основательно кивнул и отвернулся.