Конан. Путь к Трону

Конан перегнулся через край огромного валуна и внимательно осматривал расположение королевского войска, все еще стоявшего лагерем на северном берегу Алиманы. Днем раньше во вражеском лагере что-то случилось; там было много шума и суеты. Но из своего укрытия даже зоркий Конан не мог разобрать причины беспокойства.

Не отрывая взгляда от движения на противоположном берегу, Конан принял от слуги кусок холодного мяса и с волчьим аппетитом впился в него зубами. Стряхнув с себя последние признаки болезни, вызванной отравленным вином, он чувствовал прилив энергии. Кроме того, бегство Приграничного Легиона остудило гнев Конана, вызванный поражением его войска у Алиманы, где он потерял многих верных сторонников.

Годы прошли с тех пор, как киммерийский полководец в последний раз сражался в партизанской войне — нанося удары из-за угла, устраивая засады, нападая на превосходящее числом войско врага под покровом тьмы. После этого он командовал отрядом разбойников в Зуагирской пустыне. И вот этот опыт пригодился, сохранился в памяти, острый как бритва, несмотря на то что прошло столько лет.

Однако теперь, когда вражеское войско переправилось через Алиману и раскинуло свой лагерь на противоположном берегу, положение армии Конана изменилось: он потерял свое главное преимущество, и это его озадачивало.

Воины, стоящие под развевающимся Львиным Знаменем, не смогут переправиться через реку, пока королевские отряды на северном берегу следят за каждым их движением, готовые отразить любое нападение. Для того чтобы атака была успешной, атакующие, как и при штурме крепости, должны превосходить атакуемых числом, а этого преимущества у повстанцев не было. Не мог Конан больше полагаться и на тактику партизанской войны, не было проку и от его посаженных на коней лучников. Более того, припасы подходили к концу

Конан нахмурился и продолжал мрачно жевать свою солонину. По крайней мере, успокаивал себя он, войско Прокаса не предпринимает попыток вновь перейти реку и вступить в бой. И в который раз задумался он над причинами беспокойства во вражеском лагере.

На противоположном берегу воины Приграничного Легиона расчищали место для лагеря; там, где Куларская дорога выходила к реке. Они валили деревья вниз и вверх по реке. Позади лагеря сплошной стеной зеленел лес: весенние цветы успели уже опасть. Конан разглядел группу всадников, въехавшую на территорию лагеря, и до его слуха донеслось пение многих труб.

Конан заслонил глаза от солнца и прищурился. Обернувшись к слуге, он коротко распорядился:

— Мелия, разведчика ко мне. Быстро!

Слуга исчез и вскоре появился в сопровождении худого старика. Конан устремил на разведчика потеплевший взгляд. Мелий служил с Конаном еще на границе с пиктами. Его глаз был зорче, чем у ястреба, его походка легче шелеста ветра.

— Кто это там въехал во вражеский лагерь, старик? — спросил Конан, кивнув в сторону противоположного берега.

Разведчик, напрягая зрение, впился глазами в группу всадников, движущихся между шатров. Через некоторое время он проговорил:

— По чину не ниже генерала, судя по обилию свиты. И, судя по регалиям, из благородных.

Конан послал слугу за Декситеем, который хорошо разбирался в геральдических знаках. Пока разведчик описывал гербы, вышитые на плаще всадника, жрец потирал переносицу, припоминая значение символов.

— Я думаю, — в конце концов проговорил Декситей, — что это герб князя Туны.

Конан раздраженно передернул плечами:

— Имя знакомо мне, но не думаю, что мне приходилось встречать князя. Что тебе известно о нем?

Декситей задумался.

— Туна — это восточное княжество Аквилонии. Но я никогда не встречал нынешнего князя. Я припоминаю какие-то слухи, с год назад, о скандале, связанном с его восшествием на престол, но детали мне не известны.

Вернувшись в лагерь, Конан созвал своих советников, чтобы расспросить их о прибывшем во вражеский стан. Однако ему не удалось получить новых сведений о князе Туны, кроме, разве, того, что тот служил на мирных восточных границах и, насколько известно, не отличался там ни особенной храбростью, ни позорным бесчестьем.

К полудню Мелий доложил, что отряды Приграничного Легиона во вражеском лагере выстроились на плацу, где князь Туны прочел им какой-то указ, причем свиток, из которого он читал, был украшен внушительными лентами и печатями. Просперо со слугой выбрались из лагеря и, затаившись в прибрежных кустах, слушали. Поскольку один из десятников повторял каждую фразу указа, громким голосом, доносившимся до их ушей по речной глади, ошеломленные повстанцы узнали, что маршал Прокас покончил с собой и Аскаланте, князь Туны, назначен командующим Приграничным Легионом. Просперо передал эту новость остальным главарям повстанцев.

— Прокас самоубийца? — воскликнул Конан. — Именем Крома, ни за что не поверю! Хотя старик волею судеб стал моим противником, он был настоящим воякой и лучшим полководцем во всей Аквилонии. Такие как Прокас дорого продают свою жизнь; они не расстаются с ней задаром. Я чую здесь предательство. Что скажут мои советники?