Конан. Путь к Трону

— Что касается меня, — проговорил Декситей, перебирая четки, — я вижу в этом коварную руку Туландры Ту. Он давно ненавидел маршала.

— Неужели никто из вас больше ничего не знает об этом Аскаланте? — потребовал Конан. — Может ли он командовать войском? Закален ли в битвах? Или просто еще один прихвостень безумного Нумедидеса?

Когда остальные покачали головами, Конан продолжал:

— Ладно. Велите вашим десятникам расспросить солдат, служил ли кто-нибудь под началом князя и что он за полководец.

— Ты думаешь, — спросил Просперо, — что новый командир Приграничного Легиона может оказаться полезным нам?

Конан пожал плечами:  — Как знать, увидим. Если маневр, обещанный Троцеро, удастся...

Князь Троцеро затаил улыбку.

На следующее угро собравшиеся на наблюдательном пункте вожди повстанцев в ожидании вглядывались в происходящее на противоположном берегу. Небольшая группа всадников, миновав шеренги выстроенного парадом Приграничного Легиона, выехала за пределы королевского лагеря и скрылась в клубах пыли на

Куларской дороге. Среди них, запряженная парой черных рысаков, медленно и величаво двигалась колесница маршала. На ней был установлен черный деревянный ящик — гроб с телом Амулия Прокаса.

Конан проговорил:

— Вот и все, что осталось от старика Амулия. Если бы он был правителем Аквилонии, все было бы совсем иначе.

Несколько ночей спустя, когда густой туман укрыл поверхность Алиманы тяжелым одеялом, пловец, одетый во все черное, отправленный князем Троцеро за реку несколько дней назад, вернулся. На его груди опять был прикреплен конверт из промасленного шелка.

В ту самую ночь Львиное Знамя поднялось над чеканным серебром бессонной луны.

VIII. Побоище при Алимане

В течение нескольких месяцев сторонники князя Троцеро прилежно выполняли порученное задание. На ярмарках и в придорожных харчевнях, в селах и на хуторах, в городах и в замках — по всей провинции Пуантен пронеслась весть: «Идет Освободитель!»

Так называли Конана соратники князя Троцеро, помнившие рассказы о киммерийском великане из далекого прошлого. Слышали они, как отряды под его началом, переправившись через серебристые воды Реки Громов, наголову разбили вероломных пиктов, чьи набеги долгие годы опустошали плодородные равнины боссонской земли. Пуантенцы, помнившие о подвигах бесстрашного воина, молили небеса освободить страну от безжалостного тирана.

В течение долгих недель лучники, йомены и вооруженные крестьяне группами и поодиночке двигались на юг, к Алимане. В деревнях, склонившись над кружками с элем, судачили крестьяне о грядущем нашествии.

Наконец, наконец близок час освобождения! Вот-вот придет тот, кто вызволит землю Пуантена, а потом и всю Аквилонию из-под пяты безумного Нумедидеса.

Весть, которую так долго ждали, прибыла в конверте из промасленного шелка, конверте, запечатанном перстнем любимого ими князя. И они были готовы.

Продрогший в густой туманной ночи часовой, юноша из Гандерланда, чихнул и, ежась от холода, потоптался на месте, чтобы согреться. Лагерный караул и в хорошие времена был скучным занятием, а в сырую холодную ночь он становился просто невыносимым.

Если бы его так глупо не застали в объятиях командирской подруги, мрачно думал часовой, он сейчас проводил бы ночь в теплом бараке вместе с остальными. И вообще, какой смысл караулить главные ворота Куларских казарм в такую ночь? Неужели комендант опасается прихода вражеского войска из Кора, Немедии или Ванахейма?

Воинский пир разливался весельем. Канделябры горели тысячами зажженных свечей, пламя которых отражалось в серебряных изгибах. Сверкающие в своих парадных хитонах, молодые сотники заигрывали с местными красавицами, которые грациозно скользили по мозаичному полу, смехом отвечали на комплименты сладкоречивых кавалеров, в то время как их матери — разодетые матроны — внимательно следили за каждым движением дочерей с позолоченных лавок, расставленных вдоль лепных стен.

Бал подходил к концу. Королевский наместник, досточтимый Конрадин, появившийся на открытии торжеств, давным-давно отбыл в своей колеснице. Старший сотник Армандий, комендант Куларского гарнизона, зевал, свесив голову над кубком великолепного пуантенского вина. Мрачно глядя на танцующих со своего ложа, обитого красным бархатом, он думал о том, что все эти кружения и поклоны — занятие, достойное лишь детей. Через час, решил он, можно будет ехать домой. Его мысли обратились к его зингаранской подруге, темноглазой красавице, ожидавшей возвращения коменданта. Он сонно улыбнулся, вспоминая нежные губы и другие прелести зингаранки, и погрузился в сон.

Почуяв дым, слуга распахнул парадную дверь и, увидев, что горит солома, высокой кипой сваленная у стен казармы, забил тревогу.

Через считанные секунды королевские офицеры стали вылетать из пылающего здания, словно рчелы из улья. Воины и их дамы, разгневанные и перепуганные, увидели, что плац перед казармами был заполнен молчаливыми угрюмыми людьми с грозными взглядами; в их загорелых натруженных руках блестели обнаженные мечи.