Конечная станция – Эдем

Афрани смеялась. Потом вдруг посерьёзнела и склонила голову, как делают умные дети и собаки, глядя на солнце. Я видел: ей хотелось о чём-то спросить. Она долго мялась, вздыхала, крутила волосы, оглаживала юбку, краснела и, наконец, отважилась:

– Эрих, а что за татуировки у вас на животе?

– Просто личная информация, – ответил я.  – Группа крови, номер подразделения. Системное имя, прозвище, код. Всякие разности.

– Военная биография, – сказала она задумчиво. – Вот оно что. А я где-то слышала, что у солдат есть жетон и браслет.

– И это тоже. Просто цепочка рвётся, а руки, знаете ли, отрывает. И в этот момент очень полезно иметь при себе письмишко от своей аллергии, прежде чем полевой коновал перельёт тебе что-то неподходящее.

– Но война ведь закончилась. Эти татуировки трудно свести?

– Да, в общем-то, нет. Довольно легко.

Я пожал плечами.

– Привыкаешь. Всё-таки память.

– Но ваша память воспитывается в  Брославе, – тихонько сказала она. – И ей сейчас пять лет.

Вполголоса, но мне как будто с размаху засадили в солнечное сплетение.

Я открыл рот. Я его закрыл.

– Ну… да.

Я тупо смотрел на руки. Солнце играло на них, и узор на ладонях постоянно менялся в зависимости от того, как падал свет.

– Простите, – сказала она. – Ох. Простите меня, Эрих!

– Нет, вы были правы. Я действительно негодяй.

– Вы совершили вещи, которые сделал бы негодяй. Но вы не негодяй.

– Странная логика.

– Почему же? – возразила она. – Ночью вы выглядели как торчок. Но вы не торчок. А потом вы спасли нас как герой.

– Ещё не спас.

– Всё равно. Как герой.

– Но я не герой.

– Вы Рюбецаль.

– Точно, – согласился я. – Он самый. Такого Рюбецаля ещё поискать.

***

Я почти задремал, когда Афрани провела костяшками пальцев по моей щеке. От горячего солнца нас всех слегка разморило, за исключением часовых, выставленных с биноклем.

Почти сразу же сверху раздался громкий крик.

– Едут! – возбуждённо огласил Мауэр с подъемника мини-крана. – Слышите, Коллер? Я их вижу. Вон они ползут по холму!

Мне будто кипятка плеснули за шиворот. Сон как рукой сняло.

– Все внутрь! Живо-живо-живо!

Самые предусмотрительные уже теснились в «теплушке». Кто-то шепеляво сквернословил и лез по ногам соседей, осыпаемый бранью. Афрани сорвала с шеи синий платок. Я шуганул её внутрь, поймал Йозефа, подпихнул его к остальным и с грохотом задвинул за его лопатками железную дверь. Извинения потерпят до ужина.

Затем я поднёс к глазам армейский бинокль.

Да, Мауэр не ошибся.

По зелёному буйству красок двигалась точка, мигая и поблёскивая стеклом. Вслед за ней, на некотором расстоянии, ползла ещё одна, поменьше – видимо, легковая. Почему так мало машин? Моё сердце упруго заколотилось, к горлу подступила едкая, тошнотная желчь. Из «теплушки» доносились вопли и голоса. Чей-то кулак забарабанил в дверь изнутри. Клаустрофобия вступила в свои права, и мои пилигримы ударились в панику.

– Хотите получить пулю?

Они моментально притихли.

Я снова глянул в бинокль.

Теперь обе машины приблизились и слились в одну. Дорога развернулась, и они взбирались на холм, след в след, скрипя шинами и шурша меловой крошкой, образующей белесую пыль. Прищурившись, я силился разглядеть водителя. И маячок. Красный или синий, это без разницы.

– Ах ты, чёрт!

– Что там, Эрих? Это медпомощь?

– Нет, – сказал я осевшим голосом. – Оставайтесь там, где сидите.

Отбросил бинокль и полез вниз, сжимая в кулаке игрушечный «вальтер». У меня было чувство, что судьба обманула и жестоко посмеялась над нами, прежде чем добить автоматным огнём. Ремень зацепился за крюк. Я рванул его кверху и выругался, испытывая сильную слабость в ногах.

Спасение и комфорт?

Три ха-ха.

Пятнистый «Мини-Блитц», прикрытый маскировочной сеткой, тоже относился к медпомощи, но вёз совсем других санитаров.

За рулём я увидел жёсткое лицо Дитриха Трассе.

Глава 16. Жизненное пространство

Рокот поднимающейся машины звучал как взлетающий самолёт.

Остальные звуки притихли. Даже щебет птиц, казалось, умолк и спрятался перед этой волной гула, что катилась, подгоняемая светом ярких ночных фар и лобового прожектора, напоминающего третий глаз, укреплённый над кабиной пилота.

Потому что Дитрих Трассе походил на пилота.

Когда он смотрел на землю, ему виделась карта – коричнево-зелёная штопка разноцветных квадратов, пересечённая стежками автомобильных и железных дорог. Тактик, а не стратег, он видел в земле женщину, страдающую от боли, а кто из мужчин согласен простить эту боль? На насилие отвечают оружием. Как тактика его не интересовали причины и следствия. Его брат Ульрих («Давай, сынок!»), возможно, и был стратегом, но закончил свою жизнь в спортивном зале на глазах людей с журналистским дипломом, увлечённо пишущих о гуманности.

Я желал, чтобы Трассе умер.

И я надеялся, что смерть его будет быстрой.