Конец эпохи Путина. Записки политолога

Самая долгая война, которую вела Россия за свою историю, была войной с дикими племенами Чечни и Дагестана. Именно «тактическая упругость» архаичных социальных систем делает для более развитых цивилизаций силовое противоборство с ними изнурительным и часто бессмысленным. Данная закономерность наиболее ярко проявляется в военной сфере, но характерна она для управляющих систем в целом — чем они примитивнее, тем выше их способность решать тактические задачи, чем выше их накопленная сложность — тем более эффективны они в стратегии.

Особенностью формационного перехода, особенно если он осуществляется в революционном порядке, является то, что социальная система утрачивает устойчивость вследствие несоответствия уровня сложности системы управления социально-экономическому базису общества. Если социум в целом совершил переход от феодального уклада к индустриальному, то архаичная самодержавная система управления, опирающаяся на военно-феодальную аристократию, становится неспособной адекватно выполнять руководящую функцию, системе не хватает накопленной сложности. Задача приведения политической надстройки в соответствие с экономическим базисом в данном случае решается с помощью догоняющей революции (см. главу «О пользе революций»).

И наоборот, в ходе опережающей революции к власти приходит передовой правящий класс, однако он не может реализовать выигрышную стратегию, поскольку общество пока не имеет необходимого для этого базиса, а сам правящий класс вследствие этого еще слаб, незрел. Последняя ситуация наглядно показана в романе Бориса Акунина «Детская книга для мальчиков». Там советский пионер проваливается через хронодыру в Средневековье и оказывается на московском троне. Он пытается модернизировать систему управления путем ее демократизации (введение принципов коллегиального управления) и профессионализма (распределение компетенций и ответственности), однако сталкивается с сопротивлением боярства, что приводит к его гибели, а государство ввергает в длительную смуту.

Стоит отметить, что не только революции вызывают турбулентность в развитии социума, но и реформы, даже очень осторожные. Так, на первый взгляд парадоксальным кажется взрыв революционного движения в России в 70-х годах XIX столетия в период осуществления Александром II комплекса либеральных реформ. Непонимание вызывает маниакальное стремление «неблагодарных радикалов» убить царя-реформатора (пять покушений, последнее — успешное). Из этого многие недалекие умом «патриоты» даже выводят стройную конспирологическую теорию: мол, государь своими реформами сделал Россию сильной, но это напугало инфернальный «Запад», который начал сеять смуту на Святой Руси, используя подлых террористов-революционеров, готовых за 30 сребреников даже на цареубийство.

На самом деле все куда проще и прозаичнее. Да, Александровские реформы носили прогрессивный и либеральный характер, однако либеральная общественность была возмущена половинчатостью реформ и их саботажем со стороны реакционного госаппарата. Аристократия и консервативная бюрократия, в свою очередь, были недовольны ущемлением своих вековых прав, а в либерализации общественной жизни, печати, системы образования и управления правящий класс совершенно справедливо видел угрозу своему господству. То есть реформы вызвали протест как сверху, так и снизу, что привело и к радикализации революционного движения, и к консолидации охранительной оппозиции в верхах.

Вот эти-то разнонаправленные тенденции и привели к неустойчивости внутриполитической ситуации и снижению эффективности системы управления, находящейся в состоянии сложностного перехода (так и не состоявшегося, кстати). Получается, что всплеск революционного движения, вызванный либерализацией, требует решительного репрессивного ответа, однако репрессии будут противоречить курсу либеральных реформ, которые объективно необходимы России для преодоления отсталости от Европы, ударными темпами строящей капитализм. При этом гуманизированная судебная система, утратившая сословный характер, стала менее приспособлена для карательных действий в защиту трона.

Правящий класс, в свою очередь, нутром чуял, что модернизация в любых проявлениях ослабляет его господство, ведет к ослаблению феодальных порядков, и потому запрос на реакцию набирал силу. Протесты снизу встречали нерешительный отпор и воспринимались как проявление слабости, если власть пыталась решить спор «по-хорошему». Если же за дело брались держиморды, репрессии носили показательно-людоедский характер. Так, в 1879 г. был публично повешен один молодой человек всего лишь за то, что при нем нашли антигосударственную прокламацию, которые в то время имели чрезвычайно широкое хождение. Подобные расправы вызывали не страх, а лютую ненависть к тирании и способствовали еще большей радикализации революционного движения.