Конец фильма

И он поперся на мороз, совершенно противоестественный для теплого климата прежней Мересань. Руководство работами сводилось к стоянию возле линкора с папиросой. Инженеры и их подручные сами знали, что им делать. А он стоял и смолил одну за другой, переминаясь от холода. И с болью смотрел на все вокруг. Облетевшие кусты, замерзшие лужи, неприбранные трупики мелкой живности. Сердце ныло от сознания, что он запомнит Мересань именно такой. Не цветущей, праздничной, как помнил о ней раньше, а нынешней, стремительно умирающей.

У развалин пассажирского терминала возникло оживление. По всему видать, пришел еще один караван беженцев. Они периодически приходили именно сюда, к огням космопорта, полагая, что тут и находится центр Вселенной. Обычно экипажи катеров разъясняли им, что к чему, загружали откопанными консервами и отправляли в ставку т’Лехина.

Иоанн Фердинанд зажег новую папиросу и неторопливо отправился туда. Просто так, от нечего делать. Он был уверен, что увиденное ему не понравится, но все равно пошел, из какого-то мазохизма. И он оказался прав в своих предчувствиях. Зрелище было печальное, отчасти даже пугающее. Волокуши, сплетенные из подручного материала: ветки, тряпки… На них – раненые и младенцы вповалку. Кругом мечутся оборванные, заплаканные люди, тащат куда-то мешки с померзшими кореньями. Он в своей форменной куртке на меху и добротных сапогах казался тут чужим, хуже землян.

Ему стало неловко, и он отошел за кусты. Кто-то ломанулся следом. Он быстро повернулся и столкнулся взглядом с женщиной. Она резко затормозила. Умоляюще протянула руку к его папиросе:

– Дай!

Он отдал ей недокуренный бычок. Молча смотрел, как она затягивается. Довольно молодая, но изможденная. Одета для такой погоды слишком легко и как-то несуразно, неумело – что было, в то и оделась. Волосы серые, некрашеные – простолюдинка, значит. Руки исцарапаны. Она курила взахлеб, лихорадочно. До самого конца, обжигая пальцы и плача. А потом и вовсе разрыдалась. Схватилась за его рукав, как за спасательный круг.

– Ты к землянам устроился, да? – она ткнула в голубую эмблему. – Как тебе удалось? – в голосе зависть и отчаяние. – Пожалуйста, забери меня отсюда-а! – она вновь принялась рыдать, капая на его рукав слезами.

Сердце у него переворачивалось. Он осторожно расцепил ее пальцы, высвободил рукав. Шварц его убьет, если он притащит женщину. С другой стороны, вряд ли насмерть: он уже понимал, что Шварц больше пугает. А он сделает хоть что-нибудь. Хоть один человек с этой планеты будет не проклинать его, а благодарить.

– Заберу, – буркнул он. – Если курить бросишь.

Курящие женщины ему не нравились. Чистой воды эгоизм, если учесть, что сам он не собирался отказываться от зелья. Вот такое он дерьмо, что хочешь, то с этим и делай.

– Брошу! – клятвенно пообещала она. Глаза прояснились. Огромные, синие, полные слез и зародившейся надежды. – Я вообще-то не курю. Просто… сил уже никаких не осталось, – она опять заплакала, но тихо, без надрыва.

– Я служу на «Ийоне Тихом», – сказал он. – Земной крейсер. Вон, стоит посреди площадки. Собирайся и приходи.

– Нет! – она испуганно вцепилась в его рукав. – Подожди меня, я быстро! Только пожитки возьму, туда и обратно.

Она исчезла за кустами, а спустя миг – он не успел даже новую папиросу зажечь – возникла снова. В каждой руке по ребенку, и еще один на груди висит. Ничего себе, пожитки! Иоанн Фердинанд сглотнул и прикрыл глаза. Перед ними тут же возник призрак разъяренного Шварца.

Шварц даже не смог достойно отреагировать. Вот тебе и отправил старпома развеяться на свежий воздух.

– Это что, твоя жена?

– Да, – соврал Иоанн Фердинанд.

– Как ее зовут?

Он вдруг сообразил, что так и не спросил об этом.

– Аллинь, – робко ответила женщина.

Так и есть, простолюдинка, без дворянского префикса.

Шварц дежурно и неискренне улыбнулся ей и задал еще один ужасный, но закономерный вопрос:

– А детей как зовут?

Иоанн Фердинанд вопросительно посмотрел на женщину, надеясь, что она снова его выручит. А она – на него, боязливыми глазами во всю ширь.

Единственный ее ребенок умер. Когда этот замечательный мужчина сказал, что берет ее с собой, она схватила первых попавшихся детей, кто глянулся, чтобы дать хоть кому-нибудь из осиротевших малышей шанс вырваться наверх из пропасти, обрести достойную жизнь. Она не знала, как их зовут, сколько им лет, откуда взялись, кем были их родители. Только сейчас она начала подозревать, что девочка в левой руке с облупившимся лаком на обгрызенных ногтях – из благородных.

– Зачем вам запоминать языческие имена, герр Шварц? – пожал плечами Иоанн Фердинанд. – Мы будем их крестить.

Конечно, он догадался. Аллинь извелась, не зная, как вести себя. Вдруг рассердится, прогонит ее? Целый день она подлизывалась, вечером решила повиниться:

– Иоанн, прости. Ну, так вышло… Это не мои дети.

Он покосился на нее и хмыкнул с истерическим весельем:

– Мне-то какая разница?