Конец осиного гнезда

Потом я оказался на каком-то вокзале, среди вагонов. Неожиданно рука моя попала между тарелками буферов. Жуткая боль. Я хочу вырваться — не удается. Кричу, но голоса нет. Он клокочет где-то глубоко внутри меня, а наружу выходит лишь тихий, сдавленный стон. Я уже не чувствую руки и продолжаю кричать…

Проснулся от толчка. Передо мной стоял немецкий солдат. Жестами он предлагал мне подняться и следовать за ним. Встал и почувствовал, как у меня замлела рука. Я, видно, навалился на нее боком.

Уже светало. Лучи солнца стремились пробиться сквозь густой голубоватый туман, скопившийся над поляной. В лесу деловито, по-хозяйски постукивал дятел, звонко перекликались иволги.

Над дверями избы, из которой мы только что вышли, красовалась небольшая черная вывеска: «Форстерей» (по-немецки) и через тире — «Лесничество» (по-русски).

Рядом, под сараем, крытым камышом, стояла парная повозка с впряженными в нее большим немецким гунтером[8] и вислозадой, чалой лошаденкой. Мы подошли к повозке, на которой уже сидели кучер и пучеглазый автоматчик, и не спеша тоже разместились в ней.

Под застрехой сарая шумно копошились и чирикали воробьи. Мой спутник ткнул в застреху штыком, и оттуда сорвалась воробьиная ватага. Автоматчик ухмыльнулся.

Тронулись. Телега прыгала по кочковатой дороге. Я подложил под себя сена и сел поудобнее, приготовившись к длительному пути. Надо было как-то скоротать время, и я начал разглядывать немцев. Все они в моих годах, по виду обозники. У кучера широкая, круглая спина, отвислые плечи. Второй, пучеглазый, с автоматом на шее, который в избе проявлял свою осведомленность о месте пребывания капитана Гюберта, искоса поглядывал на меня, думая, что я этого не замечаю. Третий, сидевший на задке свесив ноги, насвистывал себе под нос какой-то марш.

Проехали небольшое озерцо, подернутое пепельной дымкой тумана. В озере плескались нырки.

За изломом дороги началась опушка леса. Тут устроили небольшой привал. У самой стены леса, как отшельник, стоял давно покинутый избяной сруб. Он еще цел, но посерел, покосился, порос мохом. Двери открыты настежь. Внутри пусто, загажено. Общипанная ворона, хозяйничавшая в углу сруба, с тревожным криком метнулась к двери, не на шутку перепугав пучеглазого автоматчика.

Опушка залита еще теплым солнечным светом. Немцы поочередно чистили сапоги и приводили себя в порядок. Минут десять я бродил по влажному зеленому ковру с еще не испарившейся росой. Потом вновь все уселись в телегу и поехали дальше.

Багряная осень вступала в свои права. Подходило к концу бабье лето. Уже редко-редко можно было увидеть плывущую в воздухе белую паутину. Начинался листопад.

С каждым километром лес дичал и приобретал мрачно-торжественный вид. Узкая песчаная дорога — как видно, старый, заброшенный зимник — вилась между двух стен леса. Густые, пышные кроны высоких сосен сплетались вверху, образуя плотный, почти непроницаемый шатер. Сквозь него едва пробивались солнечные лучи. Тут, наверное, и в самый солнцепек царили полумрак и прохлада.

Наконец лес начал редеть и появились дубки, березы, ельник. Впереди в просветах между деревьями замелькали строения.

Кучер-немец решительно свернул влево и, прокатив еще с полсотни метров, въехал на освещенную солнцем поляну. Я увидел несколько больших деревянных домов, прижавшихся к лесу и в три ряда обнесенных колючей проволокой. Между домами расхаживал часовой. На проволоке болталась фанерная дощечка с крупной надписью:

«Ахтунг! Минен!» — «Внимание! Мины!»

Быстро окинув взглядом поляну, я пришел к заключению, что все абсолютно совпадает с тем, что говорил Брызгалов. Значит, я попал куда следует. Это и есть «осиное гнездо».

Телега остановилась у ворот ограды. Немцы вступили в переговоры с часовым. Я между тем читал крупные надписи на дощечках, прибитых к столбам:

«Опытная лесная станция»,

«Вход воспрещен»,

«Предъяви пропуск».

«Ничего себе, «опытная станция»! — подумал я. — Не так давно здесь отдыхала и резвилась наша детвора, а сейчас хозяйничал наглый, самоуверенный враг…»

Влево за проволочной оградой разбит детский гимнастический городок: турник, шведская лесенка, горка, столб для гигантских шагов, бум. Над двумя домами провисала на высоких шестах радиоантенна.

Часовой, пропустивший нас внутрь ограды, дернул за проволоку, и где-то тотчас забренчал колокольчик.

Я спрыгнул с телеги. Ладони рук вдруг стали влажными. Это нехорошо — признак волнения. Надо подтянуться.

Пучеглазый автоматчик ввел меня в дом, а сам удалился. Комната была чистая, просторная, с бревенчатыми стенами.

За столом сидел унтер-офицер, занятый «серьезным делом»: в руках он держал перо, которым гонял по столу большого рогатого жука. Жук пытался уйти, но немец его не пускал. Временами жук останавливался, грозно водил длинными усами и поднимался на дыбы, производя при этом какой-то шипящий звук. Немца это страшно веселило.

Писк телефона прервал его развлечение.