Конец партии: Воспламенение (СИ)

Конечно, Люсиль, давая мне адрес своей подруги, чей сынишка-разгильдяй никак не мог превратиться в нового Эвклида, тем самым невероятно огорчая своих родителей, преследовала самые лучшие цели: вытащить меня из той трясины, в которую я угодила, едва в моей голове закрепилось осознание, что Марата больше нет. На это потребовалось всего несколько дней после его похорон, а затем я будто куда-то провалилась. Мне ничего не хотелось: ни спать, ни есть, ни видеть кого бы то ни было. Дни, которые раньше неслись мимо меня разноцветной чередой, теперь мутно тянулись единообразным потоком, и я не всегда замечала, когда заканчивается один и начинается другой. Из своей комнаты я почти не выходила, к еде не притрагивалась и всего за пару недель превратилась в сущую развалину. В зеркало я увидела, как у меня посерело лицо и ввалились щеки, но почему-то это меня не ужаснуло. Я просто развернула зеркало к стене, чтобы не смотреть в него.

- Натали, - как раз в этот момент, несомненно, почуяв шевеление, в мою дверь в очередной раз поскребся Робеспьер, - вы в порядке? Нам надо поговорить…

- Уходите, - попросила я и снова обвалилась на кровать, - не хочу вас видеть.

И он, бессердечный, действительно ушел. У меня от этого только удвоилось ощущение, что все меня бросили и я никому не нужна, поэтому я зарылась лицом в подушку и проплакала до вечера, не в силах даже приподняться, будто мне на спину положили огромный камень. Зато вечером ко мне снова попытались вторгнуться, на этот раз Огюстен.

- Я не видел тебя уже три дня, - вздохнул он с горечью, тщетно попытавшись открыть дверь, - почему ты не выходишь? Я волну…

- Уходи, - громко повторила я, повернув голову.

- Но, Натали…

- Уходи, говорю! - почти крикнула я, ощущая, как к глазам снова подступают слезы. - Я не хочу тебя видеть!

И он тоже ушел. Наверное, бессердечность - их фамильная черта.

Не знаю, сколько я так пролежала, сохраняя почти полную неподвижность. Книги меня мало интересовали, лежавший на столе последний выпуск “Публициста” я замусолила почти до дыр, а когда на глаза мне попался мой айфон, сиротливо покоившийся в одном из ящиков и уже покрывшийся толстым слоем пыли, у меня случилось нечто вроде маленькой истерики - дошло до того, что я, надрывно зарыдав, швырнула ни в чем не повинный телефон в стену, и тут же, через секунду, раскаявшись, кинулась его подбирать. Но было поздно: экран рассекла напополам толстая трещина.

- Извини, - пробормотала я сквозь слезы, поглаживая корпус кончиками пальцев, - извини, родной…

Наверное, это уже признак какого-то заболевания - разговоры с неодушевленными предметами. Но словами не передать, как меня, хуже всепоглощающей тоски по тому, кого было уже не вернуть, грызло желание выговориться хоть кому-нибудь.

За дверью снова послышалось неясное шуршание.

- Натали… - донесся до меня тихий голос Элеоноры. Я отложила испорченный телефон и глухо проговорила, не поворачиваясь:

- Уйди.

- Антуан пришел, - она как не слышала, - хочет тебя видеть.

Я только неопределенно пожала плечами, даже не думая о том, что сквозь дверь Нора не увидит этот мой жест, и снова села на постель. Голова была тяжелая, а перед глазами все немного плыло, как после обильных возлияний или затяжного сна.

- Эй, маленькая полячка, - звонкий голос Антуана врезался в окутавшую меня муть не хуже ножа, - хватит валять дурака, открывай.

- Уходи, - повторила я ставшее мне привычным слово и уронила голову на сцепленные на коленях руки. Даже силы держать спину прямо оставили меня.

- Не уйду, - внезапно ответил Сен-Жюст, - не откроешь - вынесу дверь.

- Уходи, говорю, - пробормотала я, не поднимаясь. Антуан за дверью вздохнул.

- Нора, точно можно, да?

Я понятия не имела, о чем он ведет речь, но сочла за лучшее чуть подвинуться, чтобы оказаться дальше от двери. Это оказалось не лишним - спустя секунду до меня донесся ужасающий треск, какой бывает, если запертый замок от сильного удара вырывается из косяка. Я хотела резко подняться, но у меня закружилась голова, и я, утратив равновесие, повалилась на бок. В комнату ворвался поток свежего воздуха, и мне стало почти дурно от одного вдоха.

- О, Натали, ты бы хоть окно открыла, - обмахиваясь ладонью, Антуан шагнул через порог. - Как ты тут вообще дышишь?

- Как-то дышу, - монотонно ответила я. Даже злости на то, как он бесцеремонно вломился ко мне, не было - ее засосало в какую-то гудящую черноту вслед за всеми остальными эмоциями. Антуан несколько секунд глядел на меня и, по-видимому, оценил мое состояние как безнадежное. Во всяком случае, голос его из звонко-бодрого стал мягким, даже вкрадчивым.

- Как давно ты так лежишь? - спросил он, открывая окно. Я слабо покачала в ответ головой:

- Не знаю.

- Максим говорит, около двух недель, - он сел рядом со мной на постель и вдруг с силой встряхнул меня за плечо. Я сотряслась, словно бесполезная тряпка.