Конец партии: Воспламенение (СИ)

Она застыла, не произнося ни звука, с приоткрытым ртом, а я, ощущая себя победительницей, поспешно ушла. Только через несколько минут бесцельной прогулки по полупустым улицам я начала осознавать, что лучше было бы удержать себя за язык, но забирать свои слова назад означало врать в первую очередь самой себе. В любом случае, я сказала правду, какой бы неприглядной она ни была. А с Норы давно уже пора было снять розовые очки.

Успокоив себя последней мыслью, я решила сделать то, от чего безуспешно пыталась отговорить себя второй день подряд: сходить на заседание суда. До сих пор я не решалась прийти туда в последней отчаянной попытке отгородиться от происходящего, убедить себя, что все это происходит не сейчас и не рядом со мной. Я боялась прийти туда и увидеть, как тех, кого я считала своими друзьями, медленно и верно подталкивают к могиле, невзирая на их бесстрашное и подчас безрассудное сопротивление. Может, я бы хранила иллюзии, что они выпутаются, если бы когда-то давно, в другой жизни, не видела слишком часто воочию подобные зрелища. Вряд ли политические процессы изменились с веками. Правосудие никого не волнует, цель - убрать неугодных.

И все-таки я пришла на суд. Грубо растолкала толпящихся в зале санкюлотов и пробилась почти в первый ряд, чтобы видеть обвиняемых хотя бы мельком, сквозь штыки выстроившихся перед напирающими зрителями национальных гвардейцев. Первым я заметила Фабра - он сидел, понуро склонив голову, как заводная игрушка, из которой вынули механизм, и, кажется, был лишен всякого интереса к происходящему. Камиль сидел рядом с ним, бледный и необычайно решительный. На судей он смотрел исподлобья, поминутно закусывая губу, и мелко дрожал, отчего у меня тоскливо сжималось и замирало сердце. Больше, чем когда-либо, мне захотелось его обнять.

Что до Дантона, то его не было нужды искать взглядом. Его было очень хорошо слышно.

- Я сознательно бросаю вызов моим обвинителям и предлагаю им померяться со мной! Пусть они предстанут здесь, и я их погружу в небытие, откуда им никогда не следовало выходить!

“О чем он говорит?” - возникла у меня беспомощная мысль. Толпа возмущенно загудела.

- Дантон, - председатель суда говорил устало и размеренно, как с ребенком, - вам не удастся убедить судей в вашей невиновности непристойными выходками в адрес ваших обвинителей. Не забывайте, что они пользуются народным уважением и не сделали ничего, что могло бы лишить их этой чести.

Он кривил душой: судя по тому, какие выкрики доносились из бурлящей толпы, меньше всего можно было сказать, что обвинители Дантона пользуются ее уважением. Люди напирали друг на друга изо всех сил, но штыки солдат неизменно останавливали их. Я вспомнила, что на суде над Маратом солдат не было. Что ж, Робеспьер достаточно умен, чтобы учиться на чужих ошибках.

- Я защищаюсь, а не клевещу! - горячо возразил Дантон. - Я должен разоблачить перед вами…

Ему не дали договорить - председатель его оборвал:

- Говорите только по существу дела. Вы сейчас не в том положении, чтобы обвинять людей, облеченных общественным доверием.

Дантон замолчал, шумно дыша от переполнявшей его ярости. Думаю, он чувствовал, насколько безнадежно его положение, но это не могло его сломить, напротив, лишь подкрепляло его силу. Но это не меняло главного: он мог сорвать голос, мог вывернуться наизнанку, но все, что бы он ни говорил, ударилось бы в непрошибаемую стену. Может, судьи оценили бы по достоинству его аргументы, если бы были настроены хотя бы выслушать их.

- Не эмигрировали ли бы 17 июля 1789 года? - председатель сверился с какой-то бумажкой и продолжил допрос. - Не уезжали ли вы в Англию?

- Как и мои родственники, по делам коммерции, - спокойно ответил Дантон. - Это преступление? Во Франции в то время господствовал деспотизм, и я поклялся вернуться, когда станет возможно воцариться свободе.

Председатель со скептическим видом кашлянул.

- Марат, чьим покровителем вы себя именуете, так не поступал в те дни, когда надо было закладывать фундамент свободы…

Я не выдержала. Я думала, что смогу вынести еще очень многое, но знакомое имя в устах этой бездушной твари, покорного инструмента для вырезания живых людей, подействовало на меня сродни красной тряпке на быка. Пользуясь тем, что зал, слушая допрос, притих, я рванулась вперед.

- Заткнитесь!

Председатель издал сдавленный звук, будто у него на шее затянули петлю, и повернул голову в мою сторону. То же самое сделали и гвардейцы, и обвиняемые, и окружавшая меня чернь. Один Демулен не смотрел на меня - он спрятал лицо в ладонях и сидел неподвижно, от всего отрешившись.

- Заткнитесь! - повторила я, прорываясь в первый ряд. - Вы не знали Марата! Не смейте использовать его для своих грязных…

Я сделала еще шаг вперед, и тут в грудь мне уперлось острие штыка. Лицо гвардейца, державшего ружье, было столь же холодным и бесстрастным, как угрожавшая мне сталь. Но меня, как часто случается в такие моменты, нельзя было остановить.