Конец партии: Воспламенение (СИ)

- Я тоже так думал, - произнес Бонбон и отвернулся, чем загнал в мою душу с десяток новых игл. Он никогда не вел себя так рядом со мной, я даже не думала, что когда-нибудь, посмотрев на него, увижу в нем лишь враждебность, но реальность сыграла со мной злую шутку, заставив пожинать плоды собственной ужасной ошибки. А сколько еще ошибок я совершила, просто не осознаю этого пока что? Подумав так, я поняла, что сейчас разрыдаюсь: не от горя, а от невозможности вернуться во времени назад и что-то исправить, заставить себя прислушаться внимательнее, заставить себя замолчать, когда это необходимо. Но один раз я уже провалилась во времени, вряд ли это произойдет со мной вторично.

- Где Кутон? - резко спросила Виктуар, приближаясь к нам. - Я видела Леба. Здесь все, кроме Кутона. Куда он подевался?

Робеспьер поднял голову и недоуменно переглянулся с Антуаном. Затем - с Бонбоном.

- А зачем он тебе? - спросил последний, подозрительно щурясь. Виктуар не полезла за словом в карман:

- Не твое дело. Так где он?

- Гражданка, - вдруг проговорил чиновник, сидевший на соседнем с Робеспьером стуле, - он, говорят, сидит в своей тюрьме и не хочет оттуда выходить.

- Не хочет выходить? - Виктуар фыркнула. - Он что, свихнулся?

- Нет, - встрял в разговор стоявший рядом с нами молодой солдат, - когда за ним пришли, сказал, что не поддается на провокации изменников и останется на месте до решения властей.

Робеспьер страдальчески вздохнул и вновь разразился кашлем - тут, наконец, какой-то доброхот поднес ему стакан воды, и тот с наслаждением принялся делать глоток за глотком.

- Надо написать ему записку, - предложил Огюстен, находя взглядом на столе чистый лист и придвигая его к себе. Антуан согласно кивнул:

- Да, чтобы он прекратил валять дурака и ехал сюда. И подписаться.

Вооружившись перьями, они склонились над бумагой, а я, пользуясь тем, что никто не смотрит на меня, выскользнула из зала и вышла на улицу, чтобы подышать воздухом. Теперь, когда я больше не была одинока, я в полной мере ощутила, в каком чудовищном напряжении пребывала с самого утра. Сейчас, когда можно было на кого-то опереться и спросить совета, у меня внутри разливалось мучительное ощущение, похожее на расслабление после судороги: короткая передышка перед тем, как снова приготовиться встретить лицом к лицу грозящую мне опасность. Но грозила она не одной мне, а всем, кто здесь находился, а умирать всем вместе всегда казалось мне чуточку менее страшным, чем гибнуть в одиночестве. Конечно, наивно было рассуждать таким образом, но думать о худшем я по-прежнему не хотела и не могла - несмотря на страхи, преследовавшие меня неотступно последние несколько месяцев, я была не в состоянии представить, что все действительно может закончиться, особенно так внезапно и так нелепо. Неужели мне действительно придется умереть? Это было невозможно. Я уже столько раз избегала смерти, пусть мне повезет еще!

День прошел в томительном ожидании. Набат гудел, не переставая, на площади волновался народ, откуда-то появился освободившийся из-под стражи Анрио и принял на себя командование толпой, но его особенно не поддерживал никто, кроме его самого: над этими людьми не было власти, они пришли сюда согласно объединившему всех порыву и, как я со страхом предчувствовала, согласно подобному порыву могли в одну секунду разойтись, оставив без защиты ратушу и всех, кто в ней собрался. Солнце, готовое опуститься за горизонт, было почти целиком закрыто тучами; издалека слышался грохот, и я гадала, гром это или выстрелы пушек. В ратуше баррикадировали двери и окна всем, что подвернется под руку. В зале зажгли свечи, и там кипели дебаты.

- Нам необходимо подписать обращения к секциям, - с убеждением говорил Антуан, придвигая к Робеспьеру какой-то лист. - Они придут к нам на помощь.

Но Робеспьер не торопился принимать его аргументы. Внимательно изучив текст, он вопросил:

- От чего имени подписывать?

- От имени Конвента, - Антуан все больше раздражался. - Пойми, Конвент там, где мы, а не кучка мятежников.

Но на Робеспьера его слова не произвели впечатления. Он бросил еще один взгляд на бумагу, сжал губы и коротко качнул головой. Судя по виду Антуана, он с трудом удержался, чтобы не опустить чернильницу на голову заартачившемуся соратнику.

- Сукин сын, - прошипела стоящая рядом со мной Виктуар; чем ближе была ночь, тем больше она нервничала и сейчас разве что не подпрыгивала на месте, - из-за него нас всех перережут к чертям.

Не сказать чтобы я целиком и полностью ее поддерживала, но от моего понимания все равно ускользало, почему Робеспьер так легко отказывается от борьбы. Все-таки хочет принести себя в жертву, как говорил Антуан? Но во имя чего? И неужели он не понимает, что его решение решит не только его судьбу, но и судьбы всех, кто стоит рядом с ним? Впрочем, когда это его волновали чужие судьбы…