Конец «Русской Бастилии»

— Морозов, — назвал себя ученый, не отходя от окна.

Военный ахнул, снял фуражку.

— Простите, ох, пожалуйста, простите… Я ведь читал ваши шлиссельбургские книги… Вот не думал, что придется встретиться. Я сейчас же прикажу, мы уйдем…

— Что вы, голубчик! Размещайтесь, как вам удобно… А скажите, вот автомобиль… Вы куда же собираетесь ехать?

— Сейчас — в Таврический, — с готовностью доложил военный.

— Голубчик, — просительно начал Николай Александрович, — нельзя ли и мне с вами?

— Помилуйте, на улицах стрельба…

— Ну и господь с нею, со стрельбой… Я сию минуту…

Торопясь, он намотал кое-как шарф. От волнения долго не мог попасть в рукава шубы. Шапку-ушанку нахлобучил задом наперед.

Весь его решительный вид говорил, что спорить с ним бесполезно.

— А, ладно! — махнул рукой почитатель ученого. — Едем! Вот вам револьвер… Позвольте, а вы стрелять умеете?

— Когда-то умел… Только позабыл… — Николай Александрович силился запихать револьвер в карман.

Солдаты потеснились, дали старику место в кузове, где при обстреле было менее опасно, чем в кабине: шофера брали на прицел прежде всего.

Когда из здания выбежали перепуганные служители и студенты, грузовик с профессором уже умчался.

Прохожие удивленно смотрели на тарахтящую машину, переполненную солдатами, и невозмутимо сидящего среди них почтенного седого человека, — он неловко сжимал рукоятку револьвера.

На одном перекрестке с крыши по автомобилю дали пулеметную очередь. Он несся, не сбавляя хода…

────

Выслушав рассказ о беспокойном профессоре, Зося еще больше захотела увидеть его. Она пошла с Жуком в Соляной городок, на Пантелеймоновскую улицу, где часто устраивались публичные выставки и лекции. Лихтенштадт остался дома, — из типографии прислали гранки его книги, он сразу занялся правкой.

В Соляном городке, в зале, напоминавшем простой школьный класс, высокие окна были полуприкрыты темными шторами. Слушателей собралось не очень много. Сидели группками. По внешности можно было узнать студентов, рабочих.

Высокий, худощавый старик быстрой походкой взошел на кафедру. Длинными пальцами огладил серебристую бороду, усы. Посмотрел на собравшихся поверх очков как-то очень задиристо, с вызовом.

— Тема лекции, — скороговоркой бросил он в зал, — мировая химия.

Зосе профессор очень понравился. Она шепнула Иустину:

— Вот так старичище!

Жук ответил тоже шепотом:

— Интереснейший человек. Знаю его давно, а вижу, как и ты, в первый раз.

Мысленно бывший каторжанин говорил профессору: «Здравствуйте, дорогой Николай Александрович. Сколько раз в крепости, в каземате, слышал я ваш голос. А теперь вот и въявь слушаю вас».

Иустин, Зося, как и все в зале, вполне отдавали себе отчет в необыкновенности этой лекции.

Россия на пороге великих решений. Страна объята восстанием. В городе гремят выстрелы. Никто не знает, каким будет завтрашний день, и будет ли он.

Но вот на кафедре седой профессор. Он говорит о науке, в которой все необычно.

Сначала лекция показалась Зосе скучноватой, очень уж далекой от всего, чем она жила. Девушка сама не заметила, в какую минуту вдруг почувствовала: все, что говорит этот мудрый старик, захватывающе.

Иустин, наклонясь к ее уху, старался, как мог, пояснить лекцию. Но Зосе не надо было объяснений. Она все понимала. Она видела звезды и солнце, далекие миры, и она хотела знать, есть ли там жизнь.

— Химия мира, иначе — химия вселенной, — Морозов уже не стоял на кафедре, он расхаживал по залу и говорил, простирая руки, — убеждает нас в единстве вещественного состава всех небесных светил, находящихся на одинаковых стадиях своей космической жизни. Непреложные законы должны приводить к развитию органической жизни на планетах.

Ученый рисовал картины фантастические и такие яркие, что хотелось закрыть глаза, чтобы не обжечь их.

Зося придвинулась к Иустину.

— Неужто и взаправду на Марсе живут люди, как мы, и у них есть революции, любовь — все, как у нас?

— Ты слушай, хорошенько слушай, — горячо прошептал Иустин. — Нам, работящим, мир переделывать, нам наука во как нужна!

Лекция закончилась под аплодисменты. Профессора приветствовали стоя. Его окружили. Задавали вопросы. Николай Александрович говорил тихо, — он устал.

Жук, выставив плечо наподобие тарана, пробился к Морозову. В упор посмотрел на него и спросил:

— Как вы понимаете революцию? Выскажитесь по текущему моменту.

Все притихли. Вопрос был опасный, — шпики Временного правительства сновали повсюду. Морозов подошел к темноволосому верзиле, взял его за лацкан пиджака, придвинул поближе к себе. Снял очки и сказал:

— Знакомо ли вам, голубчик, в химии элементарнейшее явление кристаллизации? Раствор насыщен. Мгновение — и он даст кристалл, сверкающий гранью. Мгновение!

Профессор уже не смотрел на Иустина. Он обращался к слушателям:

— Если имеются еще вопросы, прошу ко мне в лабораторию, на углу Английского и Торговой. Буду рад.

Жук не отходил от ученого. Взгляд Иустина был тяжел. Морозов снова шагнул к нему.

— Кто вы?

— Я шлиссельбуржец. В крепости, возможно, наши камеры были рядом. Правда, находились мы там в разное время… Помните «мост вздохов»?..

— Голубчик!