Конец «Русской Бастилии»

Весна, весна девятнадцатого года! Разве забудешь ее, прекрасную и страшную, нежную и жестокую, любящую и убивающую, строгую, готовую к мукам и счастью.

Чекалов не заметил подошедшего к ним Лихтенштадта.

— Тебя издали заметить не трудно, — смеясь, говорит он Иустину, — башка над толпой торчит… Пойдемте-ка со мной. С замечательными людьми познакомлю.

Он подвел шлиссельбуржцев к самому помосту. В это время народ отхлынул в глубину площади, расчистив широкую дорогу у колонны.

Горнисты сыграли зоревой сигнал. Нарастая, прогремел цокот копыт, ладный гул шагов. На площадь вышли батальоны Красной Армии.

Командиры несли обнаженные на взмахе клинки. Вытянулись бойцовские ряды. Одеты по-разному. А строй держат. Чувствуется солдатская струнка!

Винтовки вскинуты на руку. Какие винтовки! Только самопалов нет. Тут и наши трехлинейки, и коротенькие французские карабины, и американские ружья с высокой прицельной рамкой. Сразу видно: арсенал красноармейский — собран на боевых полях.

Рысью промчалась конница с флажками на пиках. Простучали кованые колеса гаубиц.

Первая в мире армия пролетариата торжественным маршем шла мимо делегатов Интернационала…

Поздно вечером Владимир вместе с шлиссельбуржцами выбрался с площади на набережную. С ними же были и двое делегатов: низенький, говорливый французский писатель и плотный немец, с трубкой, зажатой в зубах.

Лихтенштадт вел их под руку, говорил то с одним, то с другим и успевал еще переводить Иустину и Николаю. Впятером они занимали весь тротуар.

— Скорей! — торопил Владимир.

— Куда ты? — спросил Жук. — Товарищи устали, а ты их тащишь неизвестно куда и зачем.

— Теперь уж недалеко, — ободрял Владимир, — пройдем вдоль канала, повернем у Морского собора, и мы на месте.

— Где это — на месте?

Николая разбирало любопытство. Куда ведет их Лихтенштадт?

На Екатерингофском проспекте окна сплошь темные. Лишь кое-где на стекла ложились бледные, шаткие лучи от коптилок.

Возле дома с подъездом, накрытым кровлицей-козырьком, Лихтенштадт сказал:

— Пришли… По совести признаюсь, боялся, что вы с половины дороги удерете.

Он повел своих спутников в ворота, к флигелю, во всю ширину которого красовалась вывеска: «Типография Кюгельген, Глич и К^о».

Шлиссельбуржцы и делегаты переглянулись и вслед за Владимиром шагнули вниз, в подвальный полуэтаж.

Здесь стояли покатые наборные кассы. На полу громоздились кипы бумаги.

— Запалите-ка нам люстру! — попросил Лихтенштадт.

Наборщик в ситцевой крапчатой косоворотке чиркнул спичкой. В железной миске вспыхнул клок промасленной пакли.

— Ну вот, смотрите! — Владимир широко взмахнул рукой.

Гости стояли возле длинных и узких столов. На столах виднелись зажатые в металлические бруски набранные полосы.

— Смотрите, смотрите хорошенько! — в голосе Лихтенштадта — настойчивость и гордость.

Он любовно трогал полосы, нагибался над ними, с наслаждением вдыхал запах краски.

— Вот статья Ленина «Третий интернационал и его место в истории». Вот — Максим Горький. Статья называется «Вчера и сегодня». Слушайте.

Владимир читал прямо с набора, переводя каждую фразу на два языка:

«Честное сердце не колеблется, честная мысль чужда соблазну уступок, честная рука не устанет работать, пока бьется сердце!»

— Пока бьется сердце! — повторил Владимир.

Он подвел товарищей к другому столу.

— А вот обложка. Великолепная обложка!

К деревянной доске был прибит кусок цинка. Его поверхность блестела. Ничего нельзя было разобрать.

Лихтенштадт схватил небольшой валик, провел им по черной вязкой краске, потом — по цинку.

И тогда все увидели: рабочий с засученными по локоть рукавами с размаху бьет молотом по цепям, опутавшим земной шар. Тени от горящей пакли перемещались, и казалось, что фигура на рисунке в самом деле движется.

Француз прошептал:

— Тре бьен.

Немец говорил по-русски. Видно было, как ему трудно, он ворочал слова, точно камни. Но он говорил по-русски, подчеркивая фразы дымящейся трубкой.

— Это карош… По цепьям — раз, раз… Наш журналь…

Владимир показывал товарищам свое детище — только что сверстанный первый номер нового журнала «Коммунистический Интернационал». Каждая строка здесь читана им, секретарем редакции, столько раз, что он знал страницы наизусть; чуть не каждая шпона и бабашка была ощупана его руками, он сам снимал первый корректурный оттиск.

На титульном листе «Коммунистического Интернационала» значился двойной адрес: «Москва — Кремль. Петроград — Смольный».

Журнал был еще в металле.

22. Под ружьем

На севере Шлиссельбургского уезда было неспокойно. На границе с Финляндией часто возникали перестрелки.

По ночам болотными тропами пробирались лазутчики с той стороны. По их следам шли бойцы пограничных кордонов. Следы терялись у деревенских околиц.

В Шальдихе неизвестными были зарезаны двое сельских коммунистов. Взвод рабочего батальона, посаженный на коней, умчался на север. Убийц не нашли.

В Шлиссельбурге все совдеповцы переведены на военное положение. Никто не уходил домой. Даже спали в Совете, на полу, на столах, положив в изголовье ворохи газет.

— Ну, дела — огонь! — говорил Чекалов Жуку.