Конец «Русской Бастилии»

Питерские рабочие и коммунисты были преисполнены решимости воевать до победы. При этой решимости люди сражались, пока не остановится дыхание. Каждая деревня, каждый даже самый маленький город все отдавали борьбе.

Шлиссельбург отмечен не на каждой карте России. А если и отмечен, то самой крохотной точкой. Что ведомо России о том, сколько человеческих чувств и раздумий, горя и радости вместила в себя эта точка?..

Главная задача шлиссельбуржцев — беречь Ладогу. Город становился сторожевым. Отсюда до Петрограда дорога близкая. Нужно неусыпно следить за этой дорогой.

На штабных военных схемах — «десятиверстках» — район получил новое наименование: «Шлиссельбургская крепость и Военно-морская база». В озерную губу вошли еще корабли и подводные лодки. Пыльные улицы мели «клешами» военморы с золотыми надписями на бескозырках: «Куница», «Ласка», «Горностай».

Корабли обшаривали ладожские шхеры. В темные ночи над водой поднимались и падали лучи прожекторов. Не пропустить врага!

В один из этих беспокойных дней Чекалов назначил сбор рыбаков. Они приплыли на своих судах — челнах, баркасах, парусных белянах.

Рыбаки пришвартовывали суденышки у набережной, а сами неторопливо, в высоких сапогах и зюйдвестках, сшитых из грубой парусины, вразвалку, как ходят на Ладоге, потопали к Совету. Они уселись на крыльце, на скамейке, врытой в землю у стены, на травке. Лущили семечки, переговаривались, стараясь догадаться, по каким делам затребовал их председатель.

Чекалов вышел, за руку поздоровался с капитанами-стариками. Те потеснились, председатель сел рядом с ними на скамейку.

Николай достал листок бумаги, разгладил его на колене и начал читать постановление Совета:

«Рыбачьим судам и шлюпкам зарегистрироваться в штабе Шлиссельбургской базы. Всем иметь номера, которые носить на парусах. Встреченные в озере суда без номеров будут рассматриваться как неприятельские».

Прочел. Повернулся к капитанам:

— Что скажете?

Он обращался к старикам, исполняя рыбацкий обычай, по которому на берегу, как и на воде, молодые привыкли беспрекословно слушать своих «седяков».

Не даром Николай в юные годы плавал на Ладоге. Понимал он душу ее людей, в чьих жилах не выветрилась кровь новгородских ушкуев, вольную, гордую душу. И, по правде сказать, опасался, как примут рыбаки решение. Не захотят — и никакой Совет не заставит их нацепить «номерки».

— Так как же? — снова спросил.

Он смотрел на сидящего рядом рыбака с морщинистым, загорелым лицом. Его звали дед Евсей. С ним еще отец Николая нередко хаживал на сижиную ловлю.

Никто, даже и пожилые ладожцы, не помнили времени, когда к Евсею обращались бы иначе, чем с почтительным «дед». Лучше его никому не были ведомы рыбные заводи. У стариков были свои «тропы» на озере, по ним он и до сих пор водил баркасы далеко от берегов.

У деда Евсея правая рука была трехпалая. Когда-то давно закинул он вершу с наживкой, да когда тащил ее вон из воды, крючок въелся в палец. Крючок-то он вырвал, а мясо загноилось. Пришлось отрезать этот палец, да и соседний, тронутый «антоновым огнем».

— Так как же? — спросил председатель.

Маленькие глаза старого рыбака терялись в морщинах. Он угрюмо жевал беззубыми деснами.

Рыбаки зашумели.

— Пошто паруса метить?

— Не будем цеплять «номерки»!

— Мы же друг друга на воде за десять верст узнаем.

А с другого края кричали:

— Не берись! Враг хитер, проскользнет, — не заметишь.

— Мобилизацию надо! По-военному чтобы — приказ, и все тут.

Николай не хотел и не мог приказывать. Он встал со скамейки. Галдят рыбаки, руками размахивают.

Посмотрел на деда Евсея, а у того глаза хитрющие, будто говорят председателю: «На крутую волну тебя вынесло, сладишь?»

— Послуш-ка, сынок! — старик всех, кто был помоложе его, называл «сынками».

Голос у него скрипучий, тонкий. Но рыбаки услышали, стихли. Дед говорил не им, Чекалову:

— Мобилизация — к чему?.. А на базе я запишусь. И еще скажу: дозор надобен, наш рыбацкий дозор…

Тем все и решилось. За немудрой дедовой шлюпчонкой потянулись на базу челноки и баркасы, за «номерками». С тех пор деда Евсея прозвали словом, которое сам он произносил очень значительно, — «совецкий».

Наладили дозор на озере. Рыбаки бороздили воду от вечерней зари до утренней. Они никогда не ходили вместе с военными сторожевиками. Плавали в тени высоких лесных берегов. Ладогу закрыли на надежный замок.

С фронта в Шлиссельбург приходили сводки.

Телеграммы Российского агентства — РОСТА — принимались в Совете по телефону и тут же наклеивались на стену.

Куда бы шлиссельбуржец ни спешил, раза два в день непременно завернет к Совету, взглянуть, какие новости.

На Балтике эскадренный миноносец «Азард» пустил на дно английскую подводную лодку. Наши отбили станцию Волосово. Телеграмма из Кронштадта: «Над Красной Горкой снова вьется красное знамя». Наши атакуют на Нарвском направлении. Идут на Ямбург.

Ладожские рыбаки и рабочие нетерпеливо спрашивали:

— А мы чего ждем? Долго еще беляки будут сидеть на нашем берегу? Спихнуть их в озеро!

24. «Даешь Видлицу!»